Шрифт:
Тяжелый, широкий памятник. И Царь тяжелый. Последний из Собирателей, Царь Мира и Державы. Царь мужицкий. С крепкими кулаками, в сапогах мужицких, мужик лицом. Порфира Его громадна; трудна, тяжела Держава. Но руки крепки: держал – не гнулся. Место Ему – по Нем: у Храма побед и мира, у русской силы. Сидит и глядит за реку, за Москву-реку, на прошлую даль степную, откуда валили орды. Россия собрана, крепко сбита. Можно сидеть, глядеть. Мудрые дали учат: тише едешь – дальше будешь. И Он – сидит. Орлы сторожат концы: крылья для взлета подняты.
Облаков с океана меньше, – ни куполов, ни башен. Голубое над лесом небо. Пора домой.
И я уношу с собою призрак чудного города. Я повторяю имя, негромкое и простое, мягкое – Москва.
Покойная простота и сила. Белый камень и золото.
Кто, силач, возьмет в охапку Холм Кремля-Богатыря? Кто сорвет златую шапку У Ивана-Звонаря?..Нетленное взять нельзя. Держит Господь в Деснице времена и сроки, – и Ярое Око Его сожжет закрывшую Его тьму.
Верю.
Москва в позоре
Когда солнце потонет в океане, когда последняя его искра гаснет, – вдруг, в помутневшей дали, дымное пробежит блистанье, мигнет в облаках заката. Живое за ними бьется. Кресты ли небесных колоколен, сверканье звонов?.. Смотришь – померкли дали, колышется океан бездумный, синеет ночью.
Все, кто живал у океана, знают это прощанье солнца – чудесную игру света. Мне ее грустно видеть. Вспоминаются дымные закаты, блески, – дымное золото и звоны. Блеском играли звоны, в душу запали с детства и стали светом.
Были когда-то звоны, слышала их душа живая… Святой Китеж… Не захотел позора, укрылся бездной. Соборы его и звоны нетленно живут доныне, в глубоком Светлояре. Сокрылся Китеж до радостного Утра, чистый.
Никуда не ушла Москва, покорно лежит и тлеет.
Не было Светлояра-чуда, – почему же в пожарах не сгорела, отдалась, как раба, издевке?!.
Помню Москву в расплохе, – дым и огни разрывов над куполами Храма, блески орлов кремлевских из черной ночи, вспышки крестов и вышек. Звали кресты огнями. Тихие соборы полошились.
Помню свое Замоскворечье – темень осенней ночи, безлюдье улиц, глушь тупиков и переулков. Прятались за углами тени. Человеческого лица не видно – только тени. Так и по всей России.
Помню осеннюю тьму расплоха, смутные говорки, шептанье, – лузга и ветер.
– Матрос проходил. Через нас уж перекатило, теперь под ними!..
– К одному бы уж концу, что ли. А чего говорил-то?
– Не велел бояться. Ваша сторона обеспечена… занимайтесь, говорит, своим делом, а мы наведем порядок.
– По-рядок… по Кремлю стреляют!
– А по-вашему – камни дороже или люди?
– А вот чуда не происходит!..
– Еще будет…
– Безобразие будет. Раз церкви разбивают…
– Бацнуло-то как гулко… в кумпол?..
– Ка-кое допустили!..
– Кому не допустить-то? Самого главного свалили…
– Никак через нас кидают?
– С «Воробьевки» это. Всю Москву под один прицел взяли!..
– Вот это доверте-ли! Все теперь колокольни посшибают…
– И народ не вступается! В старину, бывало, в набат били.
– Крепче в старину люди были. Минин – Пожарский, поглядите.
– Известного человека нет. Будь известный человек…
– Скорее бы уж установляли…
– Установляют. У Серпуховских в «Теремке» штаб сидит, телефоны прокладает…
– В трактире! А по Кремлю зачем же?
– А чего святыми загородились? У Пушкина вон, от правительства был, с бородкой… обязательно, говорит, церковь отделять надо!
– Это который в шляпе?..
– Вы его, погодите, не пугайте…
– А по-настоящему, так бы надо: вышли бы на Ходынку, и сражайся? А то в городе, по народу…
– Известного человека нет. Будь известный человек…
– Про историю никто не знает! Покуда не объявится знаменитая личность…
– У нас объявилась.
– Опять энтот, шляпа обвислая! Дайте ему разговориться…
– А чего этот, как его… все ездил? Только уедет – сейчас и объявляется! Власть на одном месте должна править. А как начнут ездить…
– Погодите, ближе подойдет… Нет, к воротам подался!..
– Почему у всякой настоящей власти о-рел? чего, по-вашему, знак этот означает?..