– Оно и без звону раззвонилось, дозвольте досказать-с… – пробует говорить Василь-Василич, а язык и не слушается, с морозу. – Как показали все планты обер-пальциместеру… утвердите чудеса, все из леду!.. Говорит… «обязательно утвержду… невидано никогда… самому князю Долгорукову доложу про ваши чу… чудеса!.. всю Москву удивите, а-хнут!..»

– По башке трахнут. Ты, Пармен, что скажешь? как такую загогулину изо льду точить?!.

Пармен – важный, седая борода до пояса, весь лысый. Первый по Москве штукатур, во дворцах потолки лепил.

– Не лить, не точить, а по-нашему надоть, лепитьвыглаживать. Слепили карнизы, чуть мокренько – тяни правилками, по хворме… лекальчиками пройтить. Ну, чего, может, и отлить придется, с умом вообразить. Несвычное дело, а ежели с умом – можно.

– Будь-п-койны-с, – кричит Василь-Василич, – уж понатужимся, все облепортуем! С нашими-то робятами… вся Москва ахнет-с!.. Все ночи надумываю-тужусь… у-ухх-ты-ы!..

– Пошел, тужься там, на версту от тебя несет. Как какое дело сурьезное, так он… черт его разберет!.. – шлепает отец пятерней по плану.

Горкин все головой покачивает, бородку тянет: не любит он черных слов, даже в лице болезное у него.

– И за что-с?!. – вскрикивает, как в ужасе, Василь– Василич. – Дни-ночи мечусь, весь смерзлый, чистая калмыжка!.. по всем трактирам с самыми дошлыми добиваюсь!..

– Допиваюсь! – кричит отец. – С ими нельзя без энтова… через энтово и дознаюсь… нигде таких мастеров, окроме как запойные, злющие до энтово… уж судьба-планида так… выводит из себе… ух-ты, какие мастера!.. Доверьтесь только, выведем так что… уххх-ты-ы!..

Отец думает над планом, свешивается его хохол.

– А ты, Горка… как по-твоему? не ндравится тебе, вижу?

– Понятно, дело оно несвычное, а, глядится, Пармен верно сказывает, лепить надо. Стены в щитах лепить, опосле чуток пролить, окошечки прорежем, а там и загогулины, в отделку. Балаган из тесу над «домом» взвошим, морозу не допущать… чтобы те ни морозу, ни тепла, как карнизы-то тянуть станут… а то-не дасть мороз, закалит.

– Так… – говорит отец, веселей, – и не по душе тебе, а дело говоришь. Значит, сперва снег маслить, потом подмораживать… так.

– Осени-ли!.. Господи… осенили!.. – вскрикивает Василь– Василич. – Ну, теперича а-хнем!..

– Денис просится, доложиться… – просовывается в дверь Маша.

– Ты тут еще, с Дениской… пошла! – машет на нее Горкин.

– Да по ледяному делу, говорит. Очень требует, с Андрюшкой они чего-то знают!..

– Зови… – велит отец.

Входит Денис, в белой полушубке и белых валенках, серьга в ухе, усы закручены, глаз веселый, – совсем жених. За ним шустрый, отрепанный Андрюшка, крестник Горкина, – святого Голубка на сень для Царицы Небесной из лучинок сделал, на радость всем. Горкин зовет его – «золотые руки», а то Ондрейка, а если поласкивей – «мошенник». За виски иной раз поучит – «не учись пьянствовать».

Денис докладывает, что дознались они с Андрюшкой, в три недели «ледяной дом» спроворят, какой угодно, и загогулины, и даже решетки могут, чисто из хрусталя. Отец смотрит, не пьяны ли. Нет, Денис стоит твердо на ногах, у Андрюшки блестят глаза.

– Ври дальше…

– Зачем врать, можете поглядеть. Докладывай, Андрюшка, ты первый-то…

Язык у Андрюшки – «язва», – Горкин говорит, на том свете его обязательно горячую сковороду лизать заставят. Но тут он много не говорит.

– Плевое дело, балясины эти, столбы-винты. Можете глядеть, как Бушуя обработали, водой полили… стал ледяной Бушуй!

– Ка-ак, Бушуя обработали?!. – вскрикивают и отец, и Горкин, – живого Бушуя залили!.. – Язва ты, озорник!..

А я вспоминаю про залитого в Питере хохла.

– Да что вы-с!.. – ухмыляется Денис, – из снегу слепил Андрюшка, на глаз прикидывали с ним, а потом водичкой подмаслили.

– Держкий чтоб снег был, как в ростепель, – говорит Андрюшка. – Что похитрей надо – мы с Денисом, а карнизы тянуть – штукатуров поставите. Я в деревне и петухов лепил, перушки видать было!.. – сплевывает Андрюшка на паркет, – а это пустяки, загогулины. Только с печкой надо, под балаганом…

– В одно слово с Михал Пан..! – встревается Василь-Василич.

– …мороза не впущать. Где терпугом, где правилкой, водичкой подмасливать, а к ночи мороз впущать. Да вы извольте Бушуя поглядеть…

Идем с фонарем на двор. В холодной прачешной сидит на полу… Бушуй!..

– Ж-живой!.. ах, су-кины коты… ж-живой!.. чуть не лает!.. – вскрикивает Василь-Василич. Ну, совсем Бушуйка! и лохматый, и на глазах мохры, и будто смотрят глаза, блестят.

Впервые тогда явилось передо мною – чудо. Потом – я познал его.