Смотрел – и не понимал Безрукий: сон ли, явь ли?

Татары пошептались. Монгол кривился, поглаживая руку, – не соглашался с чем-то, махал кинжалом.

– После. Есть будем… – сказал высокий, снимая с углей шомпол.

Что-то соображая, он оглянул по гребню и тихо сказал монголу:

– Проводишь его из балки… после. А то… не найдет дороги.

И лицо его стало жестким.

Безрукий и не слыхал, что было. Валила его слабость, томила жажда. Он прилег на горячей гальке, глядел на огонь дремотно. Казалось ему, что он в дороге: яркие звезды в небе, хлещутся кипарисы в свисте, валит его с ног ветром; темные стоят горы, тянет от них горелым салом…

– Собака!.. Собака идет по следу!.. Надо! – крикнул монгол, споря опять о чем-то.

Безрукий от крика вздрогнул, открыл глаза, увидал – над костром струится, услыхал мясо, – узнал Ай-Балку. Солнце лежало на самом гребне, плющилось в рогах граба. Чернела под ним круча. Идет время…

– Братцы… идти надо… – жалобно попросил Безрукий. – Водицы найду, дозвольте… С самого утра во рту ни крошки…

Татары не слыхали.

Высокий достал чурек, разломил надвое и дал монголу. Срезал с шомпола шашлыки.

Монгол забрал на кинжал и понес за камень. Ноги опять заерзали.

Потом татары принялись есть сами.

Безрукий жадно смотрел, как они смачно жевали мясо, закусывали чуреком, похрустывали сладким луком; как монгол ловко управлялся, одной рукой, шлепал дымящиеся куски ладонью, лязгал клинком по камню и кидал в рот с кинжала.

Смотрел на них по-собачьи. Рот его налился слюною.

– Ты по-нашему понимаешь, знаю… – почмокивая, сказал высокий.

– Понимаю. Сколько с татарами жил… бывало, водил приезжих, показывал пещеры…

– Татар обманывали, знаю!

– Нет, от меня татары доход имели… гостем принимали. Безрукого-Рыжего все горы знали. Спросите хоть в Шуме, у почтенного Мамут Асафа… Друзьями были…

– Врешь, собака!.. – вскричал монгол. – Хаджи Мамут!

– Молчи! – оборвал джигит, налил вина и понес за камень.

И опять Безрукому показалось, что где-то его он видел. Татары кончили есть и закурили. Солнце зашло за гребень, балку покрыло тенью.

– Идти мне надо!.. – опять попросил Безрукий. – Братцы!..

Татары не слыхали.

– Душа горит, попить отыщу… дозвольте!..

– Пойдешь к Сшибку? – спросил джигит.

– Некуда мне больше… помираем…

– Трудно тебе из Ай-Балки выйти! – сказал монгол. – Шайтан не пустит. Идем вместе!..

Он вытер кинжал о шапку и сунул в ножны. В страхе смотрел на него Безрукий: сузил монгол глаза, – поблескивало из них беловатой искрой.

Высокий татарин отвернулся, глядел за камень.

– Айда! – крикнул монгол, вставая.

У Безрукого похолодели ноги. Он с мольбой поглядел на джигита, – джигит не видел.

– Вставай, говорю! – кричал – торопил монгол, – до Перевала тебе не близко… далёко живет Сшибок!

– Попить дозвольте! – отчаянно закричал Безрукий, – сам отыщу… родничок я знаю!..

– Родник высох, – сказал монгол, – там сладкая тебе вода будет… досыта пить будешь!.. Вставай, живо!

– Погоди… – удержал высокий и подмигнул монголу. – Верно, родник высох. Вина не хочешь?..

– Дайте! – крикнул Безрукий и заплакал.

Он ткнулся в гальку, бился в нее лицом, крутился.

– Барашка хочет!.. – засмеялся монгол, встряхивая его за плечи. – Барашка… хочешь?..

Безрукий взглянул, не понимая… – снится?

– Барашка хочешь? – спросил высокий и показал пустой шомпол. – Гостя-то и забыли!.. А чурека… хочешь?..

И показал кусок белого чурека. Безрукий вытянул к огню шею…

– Дайте! – крикнул он не по-человечьи, приложил руку к сердцу и поклонился.

Голова закружилась, он качнулся и повалился навзничь. Татары засмеялись…

– Надо ему… в дорогу! – мигнул высокий.

Он пошарил и швырнул Безрукому кость с оставшимся на ней мясом.

– Грызи, собака!

Кость попала Безрукому в колени. Он жадно схватил ее, обнюхал, сдул приставший песок и мусор и стал обдирать зубами. Зубы у него были плохи и шатались, но тут окрепли. Он рвал жилы, давился и взглядывал по-собачьи, исподлобья. Татары смотрели на него с усмешкой, но он не видел. Он быстро оглодал кость, выгрыз хрящи и серую труху мослака и высосал костяное масло.

– И собачьему куску рад… – сказал он, обсасывая пальцы. – Кошек ели, – и тех не стало. Сразу всего решились… Ни правды, ни закона… Страшную жизнь узнали… Чего же теперь-то будет?.. Хуже зверя стали…