Шрифт:
А скоро и помирать… У меня нот астма… Вот намедни выбежал ночью в сад, удушье., отлежался под деревами… звезды на небе… Вы смеетесь, а я скажу – в голос стал кричать! Нет, брат., поговорим! А вот стою намедни на валу, – сад у меня валом обведен и елочками, – а едет знакомый старик, умный старик, да и не чужой, а кум… едет в телеге и ухмыляется… и пальцем грозится. Что такое? «Здравствуй, говорит, Иван Лексеич, сад-то у тебя больно хорош!» – «Хорош, говорю». – «Ну, гуляй, гуляй досыту… скоро и я у тебя гу-яять буду!» И смеется. «Приходи, говорю, я хорошему человеку не воспрещаю.» – «Нет, говорит, я взаправду буду гулять, по-хозяйски, по закону».
– Да-да-да… по закону?!
– Нет, брат… не погуляешь! – крикнул пассажир, ударяя кулаком по ноге. – Вы-рублю! Своими руками вырву, повы-рываю! К чертовой матери! Так ему и сказал. «Не можешь, говорит, уничтожить добро!» А кто его взрастил, кум? У тебя, говорю, правда-то с крючьями, на что угодно навесишь? И на икону, и кобыле на хвост?!
– Ска-зал! Молодчи-на! – всплеснул руками мужик. – Ну? А он чего?
– Ничего не сказал, поехал. Господи! А лес-то мой!!! Каждую березку сам посадил, шу-мят! У меня ни вершочка не гуляет. Тридцать десятин последние, – болото купил, осушил, под клевер пустил. Предлагал анохинским мужикам брать, смеялись. Берите, осушите! Нет. А теперь ругаются, – отнял! Ладно, пускай поют. Затяну и я!
– Но вы, простите… – сказал сапер. – Не только своими грудами… вы и людей держите, небось? Значит, вы их, так сказать, эксплоатации подвергали, а они вам излишек своего труда отдавали без всякого вознаграждения! Это теперь стало всем понятно. И мы это обязательно устраним. Это буржуйская ухватка. Теперь все можно высчитать…
– Бумажный разговор! Вы вот их прогоните от меня, чего они вам скажут! Дайте им то, что они у меня получают Дайте! – закричал пассажир. – Да всем дайте по вашему рассуждению! Из чего будете давать? Припасли для них? Накопили богатства-то? Укажите мне, а я погляжу Я социализм очень хорошо знаю, сыновья – не дураки, сами были политики. Я бы вам показал Степана своего! Социалист-революционер тоже! Эх, трава зеленая! Вот мужички уж приходили ко мне, прикидывали, как это они ко всему моему пристроются. Куда они их, вот этих-то служащих моих, денут? Ступайте, скажут, откуда пришли, к чертовой матери. А они, – их у меня семеро с бабами, – по десятку лет живут. Они поблагодарят благодетелей! А как надо мне было осенью коноплю убирать, – пять десятин у меня конопляника, – взарез подошло, – мне соседи мои любезные, у кого я детей крестил, такую цену наворотили, что плюнул, перекрестившись: а, ну, пропадай, моя конопля! Вот за то-то и бьют нас немцы! Облупленное яичко почему не съесть! Нет, дорогой, я облупил, я и съем, или уж!..
Он треснул кулаком по коленке, поднялся и, опять расталкивая плечами, пошел. Подошла станция.
– Ишь, огонь-полымь! – сказал мужик-сосед. – Ему-то больно обидно.
– Они наскажут… – отозвался сапер. – Буржуазия!
– А поросятки его плоду-щие!
– Такой не может пропасть, хочь совсем его обдери. Обрастет, – сказал больной мужик. – Самостоятельный господин.
– А ба-алыпой с ним разговор будет, не дай Бог. Он зря не подастся. Ишь как… с печенками!
– Пожили, наша теперь пора, – сказал рябенький солдатик. – О бедном народе надо понимать, раз демократы…
– Яблочка захотелось? – сказал на его слова самый старший мужик, все молчавший. – Он сады садил, а тебе чблочка… Сколь обидно человеку. У меня телок пал, с месяц поил… сколь обидно! А он вон скольки годов старался…
– Лес рубят – щепки летят. Да и полетят! – отозвался сапер. – А то…
– А ты лес-то рубить руби, да глаз береги… Да и семянки не забывай оставить, – наставительно перебил старик. – Я пустых слов не люблю. Жизь тоже понимать надо, правду-то… Плевелу-то рвать надо, да как бы и пошеничку не выхватить. Нам хорошее семя тоже нужно, свово дерьма много. А за семенами-то иной походишь-наплачешься…
Мужики молчали. Сапер стал объяснять про буржуазию, и труд, и про рабочих. Много непонятных, чужих слов высказал. Мужики все молчали, поддакивали. Когда, наконец, он устал говорить или убедился, что они плохо понимают и замолчал, – мужик-сосед сказал сочувственно:
– Этот настоящий, земляной. С ним надо сурьезно говорить. Его вон и в продовольствие взяли. И разговор у него веселый, дело знает.
– Нам тоже хорошее семя нужно… – повторил старик. – Ну, чегой-то будет… О, Господи!..
(Русские ведомости 1917. 11 июня. № 131 С. 2–3)
III. По мелководью
За ночь на пристань подсыпалось народу с поездов. С гоготом сыпалось по крутому откосу, от железнодорожного моста, топотало, трещало по кустам, бухало. В росистой ночи с поемных лугов шли дергачиные трескучие зовы, – ночной покой, – а тут, под кручью, шумел человечий стон: требовали черта-капитана, приказывали гнать пароход, долбили поленьями в лавчонку: «Не имеешь права запираться, раз тут тыщи народу». Слышались выкрики:
– А Мишка-то где ж? Ужли выпал?!
– Говорю, – выпал! С последней станции выпал, с подножки…
– Вот черт, дурак! Может, под колеса…
– Темно, не видать. Черт их знает, вагоны качало шибко. Машиниста, дьявола, надо бы…
– Степка, канарейка у тебе?
– У мене! Клетке бочок пробили, я уж картузом приткнул!
– …У меня муж свой хороший! Ишь, чего выдумал!
– А почему такое, – хо-ро-ший? Вы вкусу не знаете…
Гагакали тихо-строго гуси, заливался поросенок, кричали дети.