Шрифт:
– Есть! – говорит. – Мозги спутались. И-но-родное тело!
– И… народное?!?.. Ну, смо-три-те… Сон-то какой намедни видела… – он возле Ванюшечки-то стоит… самый он, че-орный да страшенный!..
А англичанин строго на нее:
– Какого там черта – сон! Самая-то явь гнусная! Череп с него собью и все промою…
– Че-реп?!.. – как ахнет Матрена Ивановна, – помрет?!
Страшно, понятно, стало: че-реп!
– Коли не помрет – выздоровеет. Сделаю ему наружное-внутреннее.
Ну, стро-гой, – не забалуешь!
Сейчас серебряным молоточком – тут-тук – по головушке… – да чтой-то вдруг и настукал: об одно место стал, в темечко.
– Есть! – говорит. Нашел, стало быть, имеется.
Сейчас пузыречек к носу, – лежит Ванюшка, не дышит. Снял англичанин черепушку – и опять в бинокли наставился. Глядел-глядел, нацелился… да как дернет!., да вот эдакую вот занозищу и выхватил! боле пальца! И показывает:
– Можете сами видеть – ино-родное тело! Как его угораздило такую штуку заполучить… не пойму! никогда за всю практику… как он у вас не сдох – не понимаю! Но теперь можете быть спокойны. Если от такого полена не околел – выправится.
Промыл все, как по ихней науке требуется, черепушку в пазы наставил – молоточком пристукнул, – живет! Ванюшку за нос потормошил:
– Вставай, чудо-юдо! Время!
Тот с койки долой да к квашне. А англичанин попридержал.
– Погодите, молодой человек. Сейчас внутреннее будет. Достал из чемоданчика книжку и ну вычитывать:
– Чти отца твоего и матерь твою – и благо тебе будет… Не укради! Не убий…
– Да зна-ю! – кричит Ванюшка.
А англичанин его пальцем в лоб:
– Не пожелай дому ближнего твоего, ни осла его, ни козла его…
Да пальцем, пальцем…
Вскочил Ванюшка да за квашню. А тот опять придержал – лежи! Еще книжечку вынул, и опять:
– На чужой каравай рот не разевай, а пораньше вставай да свой, свой затирай!
– Обязательно желаю! – кричит Ванюшка, а Матрена Ивановна:
– Так его, ваше превосходительство! – кричит. – Да хорошенечко ему, хорошенечко вдолбите в башку-то глупую.
А тот свое, без разговору:
– Без труда нет плода! Тише едешь – дальше будешь!
– Да зна-ю!
А тот свое да свое, да пальцем, пальцем:
– Семь раз отмерь, а один отрежь!
– Да зна-ю!.. – ну, рвется… прямо, дрожит-дрожит…
– Терпи, казак – атаман будешь! Гуляй! – как крикнет англичанин да – подзатыльник!..
Как Ванюшка со всех ног да к квашне, да за тесто, да за баранки…
А англичанин бинокли-книжки свои убрал, зубищи-клыки свои желтые ощерил и смеется Матрене Ивановне:
– Видали? Очень хорошие ваши пословицы, а самая лучшая ваша – «Сухая ложка рот дерет!»
И в ладошку почесал-потыкал. Тут, понятно, Матрена Ивановна ему в ручку, да самыми-то настоящими, звонкими, золотыми, – цельный десяток и отвалила, по уговору: понятно, тайное место у ней имелось для капиталов, женщина была неглупая.
– Век буду Бога молить за упокой – за здравие. Имечко-то ваше праведное скажите.
– А зовут меня, – говорит, – Мастер Тайм!
_ Что-то я святого такого и не слыхала… – Матрена-то Ивановна говорит.
– Напрасно-с… – тот-то ей да таково строго. – Самый святой из святых. Всякие болезни исцеляет и никогда ошибки не дает, будьте покойны. А по-вашему – Время, называется.
А свое дело понимает: все штучки об камушек прозвонил, в кошель ссыпал, чемоданчик в руку, ощерился и – прощай, мамаша!
– За Время-то и деньги платят! Это уж – наша. Зато прочно-с, можете быть спокойны: повторения не случится, с ручательством!
Трубочку закурил и айда – к себе, в Лондон.
И пошла Матрена Ивановна опять калачами-баранками торговать. А Ванюшка – диву дались! – все Городище пряниками засыпал: ешь – не надо!
Октябрь 1919 г.
Алушта
Панкрат и Мутный
ДЕЛО БЫЛО В СОЧЕЛЬНИК, К НОЧИ
Панкрат, мужик строгий, хозяйственный, поделал все положенные дела: нарубил хворосту старухе, задал корма скотине, принес воды, закрестил запоры и покрепче припер колом ворота. Время было разбойное. Старуха тоже дела покончила, разлила по мискам свиной студень, – будет чем разговеться! – поставила под лавку и накрыла от мышей корытцем. С мороза да с теплого свиного духу Панкрату захотелось студню, но он поглядел на картинку – «Смерть Грешника», с рыжим и тощим грешником у зеленого черта в лапе, – и воздержался. Сидел – подумывал: спать, что ли?..