– Милостыню просить… Пошел!

– Сам проси, коли хочешь… я за свои деньги… Вот за двоих… – И Мишка разжал ладонь с двумя пятаками, суя ее к самому носу кондуктора.

– Ну, ладно, ступай, да смотри мне…

– И так смотрю, глаза есть… ты смотри…

– Ну, ну, огрызнись еще!

А Мишка уже с площадки отчаянно жестикулирует товарищу:

– Ванька, сюда!.. Слышь, вали!.

И оба, ухмыляясь, оглядываясь и подмигивая друг другу, устраиваются в самом углу площадки. Вагон дернулся, и с все повышающимся звуком мимо побежали назад дома, зеркальные стекла, пестрая текучая толпа, лошади, экипажи и быстро мелькающая мостовая. Как впадающие серые реки, проносились, разрывая дома, поперечные улицы, на мгновение тоже бесконечно уходя в голубоватую дымку.

– Вот так дует, а? Ванька! – И вдруг зашептал: – Гляди, барыня кака сидит… кабы не лопнула… надулась-то…

Публика сидела чинно и молча, глядя перед собою или в окна. У всех белели крахмальные воротнички, а у дам на шляпах от покачивания вагона шевелились огромные цветы и перья.

Мишка все дергал Ваню:

– Ванька… гляди: у ей на голове птицы…

– Тише… кондуктор…

– Должно, с гнездами… небось и яйца есть… Вот бы достать.

Мальчишки прыснули, зажимая рты руками. Дама сердито шевелила перьями.

– А энтот… возле-то… не может нагнуться наперед… вся шея в кадушке…

– По самые уши…

– Кре-епкая…

– Бе-елая…

– Ишь ты, на стороны только голову поворачивает.

– Ему хочь на коленки сядь, не увидит, не нагнет голову…

– А на голове кверху ногами ведро… хочь зараз черпай…

И ребятишки опять прыснули. что есть силы, зажимая себе рты и кусая пальцы, чтобы не расхохотаться на весь вагон. Господин так же сердито сидел, как и дама, вытянув длинную шею в высочайшем, туго накрахмаленном, подпиравшем щеки и подбородок воротничке и поддерживая головой огромный лоснящийся цилиндр.

– И не ворочается, а то ведро упадет…

– Прсс… выгонят…мм…лчи!..

Красные, задыхающиеся, они вытирали бежавшие от неудержимого смеха слезы и сопли и давили кулаками животы.

– Миш-ка… бу… дет… бр… брось… а то… – сквозь слезы едва выговаривал Ваня.

Публика стала обращать внимание на двух мальчиков, а сердитый господин, не поворачивая шеи и головы, лишь повел на них, скосив глаза.

Мальчишки глянули и покатились от хохоту.

На остановке кондуктор взял Мишку за ухо, и Мишка, вытянув шею и стараясь ущипнуть кондуктора, боком шел, чтобы не так больно было, и от пинка вылетел с площадки. За ним мелькнуло испуганное лицо Вани, которого, впрочем, кондуктор не тронул, вероятно благодаря козловым сапожкам, гладко причесанной голове и чистой одежде.

Трамвай покатился дальше, а Мишка кричал, показывая кондуктору шиш:

– Эй ты, белоглазая свинья!.. Слюни подбери!.. слю-уни!..

– Вы чего тут?

Грубый, повелительный окрик раздался над самым ухом, и в глаза бросилось сердитое усатое лицо городового в темной шинели и белых перчатках.

Мальчики пустились со всех ног и остановились, тяжело дыша, только за углом. С тем же однозвучным грохотом катились экипажи, и с неумирающим шуршанием шли тысячи людей. Проплывали, краснея на шляпах, яркие цветы, чернели цилиндры и котелки.

– А?.. Барыня-то… чай, еще больше надулась?..

И Мишка скорчил рожу, по его мнению, чрезвычайно похожую на барынину.

– А барин-то… в ведре… только глазами ворочает…

И снова их охватила неодолимая беспричинная веселость, неподавимый смех. Они шли, бесцеремонно толкаясь в движущейся чисто одетой толпе, присматриваясь к публике.

– Переломится… ей-богу, переломится, – торопливо говорил Мишка, поспевая за красиво одетой дамой с тонкой, сильно перетянутой талией. – Глаза вылезут, разрази меня гром, вылезут!.. – И Мишка, забегая, старался заглянуть ей в лицо, действительно ли вылезают.

– Мишка, будет, нехорошо! – придерживал за рваную рубаху Ваня. – Будет, а то опять городовой.

– Какие все ядреные, да лобастые, да краснорожие!.. Жрут здорово!..

– Мы тоже хорошо едим: по праздникам завсегда пирог, по четвергам – кисель.

Мишка остановился, торопливо развязал веревочку от штанов, деловито перетянул живот, опять завязал, а публика продолжала двигаться, обходя и мельком и пренебрежительно взглядывая на мальчиков.

– Жрать захотелось… Будет у меня живот, как у энтой осы. Должно, она тоже с голоду…

– Не-е… в корсете. У господ все в корсете.

И они опять шли. Теперь они перестали смотреть на публику, а все чаще и чаще останавливались перед гастрономическими магазинами.

Сквозь колоссальные стекла желтели громадные сыры, белели всевозможные жестяные коробки с консервами, стеклянные банки с огурчиками, с маринованной рыбой, гирляндами висели колбасы; прижав ноги, лежали зажаренные, вкусно темневшие, даже через стекло соблазнительно пахнувшие утки.

Мишка подолгу стоял и смотрел. Мысленно с трудом поднимал огромный, как колесо, желтеющий сыр и, ощутив всю его тяжесть, опускал на пол, свирепо запускал в него зубы и долго и с наслаждением жевал. Потом вытаскивал рукой из банки огурчики, маленькие превкусные огурчики, очень похожие на выкрашенные небольшие камешки, потом тянул из банки за хвост маринованную рыбу, которую ел с головы, потом…