Отошли к сторонке. Выждали столик, сели за него. Карп боялся спросить про сына, наконец спросил.

– Не знаю, – сказал Николай, – говорили, будто в плену и будто бежал к французам с работ, а они будто на македонский фронт отправили. Ну, верно ли, нет ли, не знаю. Будут наводить справки в штабе, тогда тебе напишу.

Подали чай. Карп согрелся, распоясался, достал из мешка хлеба и сала. Кругом гомонил народ; за соседними столиками поглядывали и крутили носом – больно уж вкусно пахло салом.

Карп отхлебнул из блюдечка и сказал:

– Што мы знаем? Сына вот следов не соследишь. Как в лесу. Опять же в деревне, – один говорит то, другой другое, разве разберешь. Вот сказывали – Москву всю рушили, церкви божии повалили, ризы растоптали, а, между прочим, Москва стоит, божьи церкви на месте, не видать, штоб грабили, а народу – ти – и идут, и идут. Ошшь ты, объясни ты, кто такие злодеи – большевики. У нас священное лицо с монастыря сказывает, это которые наибольшие грабители, оттого прозываются большевиками. Рассуди ты нас, Миколушко, за чистую душу, как перед истинным запутаемся мы, как баран в тернах, – ничего не разберем.

– Эх, Евтихич, ежели бы да на Руси да все понимали да знали, давно бы устроилась наша земля. Ты дядя Карп, заруби себе на носу и отнеси в деревню, пущай там расчухают. Судите по делам, а не по языкам. Судите, что делают, а не то, об чем трезвонят. Судите по делам, а не по программам. Программу всякую можно написать, а дело не делать.

– Ну, да это вестимо так.

– Ну, то-то и есть. Какие числются дела за большевиками и какие слова за другими?

Солдат достал папиросу, затянулся и сказал:

– Другие про землю на весь свет трезвонили, да ничего не сделали, а большевики прямо сделали – передать землю крестьянским комитетам, и шабаш. Вот тебе – раз! – зачинай на пальцах, Карп Евтихич.

– Теперь дале. Другие про мир языком звонили, аж языки выпухали, а сами ни с места, да не только ни с места, а толкали на наступление, а большевики прямо сказали: ежели хочешь мира, приостанови наступление, и начали мирные переговоры. Вот тебе – два! – и солдат загнул другой палец.

– Положение солдата, положение крестьянина и рабочего в серой шинели, в армии было ужасно. Солдат били в морду, в зубы, били походя, безнаказанно, зверски. Отдавали ни за что под Шемякин суд, гнали в каторгу, расстреливали, с солдатами обращались, как с арестантами, как с низкой породой, так и звали солдат «святая серая скотина». Я, Евтихич, служил, я на своей шкуре все это вынес…

– У меня там сын, – сказал Карп и опустил голову.

– Эх, сердяга, знаю. Не у тебя одного… Там, брат, костьми завалены тысячи верст. Вот и говорю: все жалели солдата… языком. Да. А большевики не языком пожалели, а дело сделали – взяли да офицеров отменили, чтоб не было господских офицеров, а каждый солдат чтоб мог командовать, лишь бы честный да понимающий был.

– Это правильно. Што ж они, господа, из другого теста сделаны, – сказал Карп, глядя затуманенными глазами.

– Во, во! – подхватил солдат, – только таким манером и можно было избавить солдат от страшного положения. И вот никто этого не делал, а большевики сделали. Видал? – Солдат загнул третий палец. – Три!!

– Так, – сказал Карп, – наш батя проповедь говорил, так сказал с амвона – у большевиков рога выросли, только махонькие, под шапкой не видать. Оттого они и кудлатые, хотят, штоб не дюже отшибало народ. Бабы открещиваются да плюются.

– Нда-а, – проговорил солдат, думая о своем и вынимая новую папироску, – ежели у тебя изба старая-престарая, еще прадедовская, уж все повело, крыша прогнила, стены пузом выперло, пороги вывалились, окна, двери перекосило, вся почернела, так сколь ты ее ни подпирай, сколь ни конопать, сколь крышу ни латай, все одно толков не будет – она будет все больше заваливаться, гнить, протекать, вся ослизнет. А надо ее к чертовой матери снести, чтоб и звания ее не осталось, да заложить новый фундамент, да поставить новый ядреный сруб, да покрыть свежей соломой, вот ступай живи себе в ней на здоровье на многие веки.

Вот так и большевики: они под самый под корень рубят старые гнилые порядки на русской земле и строят новые ядреные, такие порядки, чтоб рабочий и крестьянин могли вздохнуть. Прежние порядки были построены так, чтоб барам жилось хорошо: пришла пора построить такие порядки, чтоб рабочему и крестьянину жилось хорошо. Вот, к примеру, суды. Легко ль было судиться в прежние времена? Легко ли было добиться правды в судах?

– Чижало, несть числа. Пословица не мимо молвится: с сильным не борись, с богатым не судись.

– Вот то-то и оно-то: да адвокаты, да судьи, которые уж привыкли по кривым законам судить, да присяжные, которые выбирались из богатеньких и гнули свою линию в сторону богатых. Да как подумать судиться, сколько суммы требуется истратить, будь она проклята! – и рукой махнешь. А теперь большевики ввели простой народный суд, всем доступный, и богатому и бедному, сам народ судить будет, и никакой волокиты.

– Ну, это хорошо, – одобрительно покачал головой Карп.

– Да куды ни кинь, везде большевики новые порядки для пользы народа вводят. Вот теперь они все банки присоединили к Государственному банку.