Даже в темноте чувствовалось – шли толпой, буйной, шумной, и смутно белели. И говор шел с ними, возбужденный, не то обветренных, не то похмельных голосов, пересыпаемый неимоверно завертывающейся руганью. Те, что носили ложками из котелков, на минуту повернули головы.

– Матросня.

– Угомону на них нэма.

Подошли, и разом отборно посыпалось:

– Расперетак вас!.. Сидите тут – кашу жрете, а что революция гинет, вам начхать… Сволочи!.. Буржуи!..

– Та вы що лаетесь!.. брехуны!..

На них косо глядят, но они с ног до головы обвешены револьверами, пулеметными лентами, бомбами.

– Куды вас ведет Кожух?!. подумали?.. Мы революцию подымали… Вон весь флот ко дну пустили, не посмотрели на Москву. Большевики там шуры-муры с Вильгельмом завели, а мы никогда не потерпим предательства интересов народных. Ежели интересы народа пренебрег – на месте! Кто такой Кожух? Офицер. А вы – бараны. Идете, уткнув лбами. Эх, безрогие!..

Из-за костра, на котором чернел ротный котел, голос:

– Та вы со шкурами до нас присталы. Цилый бардак везетэ!

– А вам чево?! Завидно?.. Не суй носа в чужую дверь: оттяпают. Мы свою жизнь заслужили. Кто подымал революцию? Матросы. Кого царь расстреливал, топил, привязывал к канатам? Матросов. Кто с заграницы привозил литературу? Матросы. Кто бил буржуев и попов? Матросы. Вы глаза только продираете, а матросы кровь свою лили в борьбе. А как мы свою революционную кровь лили, вы же нас пороли царскими штыками. Сволочи! Куда вы годитесь, туды вас растуды!

Несколько солдат отложили деревянные ложки, взяли винтовки, поднялись, и темнота разом налилась, а костры куда-то провалились:

– Хлопцы, бери их!..

Винтовки легли на изготовку.

Матросы вынули револьверы, другой рукой торопливо отстегивали бомбы.

Седоусый украинец, проведший всю империалистическую войну на западном фронте, бесстрашием и хладнокровием заслуживший унтера, в начале революции перебивший в своей роте офицеров, забрал губами горячую кашу, постучал ложкой, отряхая, о край котелка, вытер усы.

– Як петухи: ко-ко-ко-ко! Що ж вы не кукарекаете?

Кругом засмеялись.

– Та що ж воны глумляются! – сердито повернулись к седоусому хлопцы.

Сразу стали видны далеко уходящие костры.

Матросы засовывали револьверы в кобуры, пристегивали бомбы.

– Да нам начхать на вас, так вас растак!..

И пошли такой же шумной, взбудораженной ватагой, смутно белея в темноте, потом потонули, и уходила цепочка огней.

Ушли, но что-то от них осталось.

– Бачонкив с вином у них дуже богато.

– У козаков награбилы.

– Як, награбилы? За усэ платилы.

– Та у них грошей – хочь купайся.

– Вси корабли обобралы.

– Та що ж пропадать грошам треба, як корабли потопли? Кому от того прибыль?

– К нам у станицу як прийшлы, зараз буржуазов всих дочиста пид самый пид корень тай бедноти распределилы, а буржуазов разогналы, ково пристрелилы, ково на дерево вздернулы.

– У нас поп, – торопливо, чтобы не перебили, отозвался веселый голос, – тильки вин с паперти, а воны его трах! – и свалывся поп. Довго лежав коло церкви, аж смердить зачав, – нихто не убирае.

И веселый голос весело и поспешно засмеялся, точно и тут боялся, чтоб не перебили. И все засмеялись.

– О, бачь – звезда покатылась.

Все прислушались: оттуда, где никого не было, где была ночная неизмеримая пустыня, принесся звук, или всплеск, или далекий неведомый голос, принесся с невидимого моря.

Подержалось молчание.

– Та воны правду говорить, матросы. Ось хочь бы мы: чого мы блукаем? Жилы соби, у кажного було и хлиб и скотина, а теперь…

– Та правду ж и я говорю: пийшлы за ахвицером неположенного шукаты…

– Який вин ахвицер? Такий же, як и мы с тобою.

– А почему совитска власть подмоги ниякой не дае? Сидять соби у Москви, грають, а нам хлебать, що воны заварылы.

Далеко где-то у слабо горевших костров слышались ослабленные расстоянием голоса, шум – матросы бушевали, – так и шли от костра к костру, от части к части.

Ночь начала одолевать. В разных местах стали гаснуть костры, пока совсем не пропала золотая цепочка – всюду черный бархат да тишина. Нет голосов. Только одно наполняет темноту – звучно жуют лошади.