В том же египетском сочинении мы находим строки: «Я увидел все, что было под солнцем», типичный оборот, который мы встречаем в Екклесиасте (Екк., 1: 4). В обоих случаях следует плач, где говорится о бренности жизни. В «Разговорах Ани», списки которых датируются начиная со времен Соломона, содержится упоминание о тщетности разведения садов и постройки зданий: «Тот, кто создал орошаемые сады для себя, тот, кто окружил поля изгородями, тот, кто посадил цветы в виде клумбы… и орошает их, тот зря обременяет себя».

В Екклесиасте говорится: «Я предпринял больше дела: построил себе дом, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи, и насадил в них всякие плодовитые дерева» (Екк., 2: 4).

Папирус «Песни арфиста» составлен за три сотни лет до Соломона. Слепой арфист поет перед гостями на пиру о быстротечности всего земного: «Умрут одни, и на смену их придут другие, боги (то есть цари) упокоятся под своими пирамидами, то же происходит со знатью и теми, кто их сопровождает… Те, кто строят дома… о местах их погребения нам ничего не известно. Что случилось с ними? Их стены разрушены, их домов больше нет, как будто они никогда и не существовали… Слушайте свое сердце, пока вы живы, помещайте мирт на голову и одевайтесь в льняные одежды… пока не наступит для вас день плача… успокойте сердце, (Бог) не слышит ваш крик, и плач не спасет никого от пути в подземный мир».

Разве в Екклесиасте мы не встречаемся с такими же отчаянием от ощущения быстротечности жизни и с необходимостью дорожить каждым часом дня? В застольной песни, датируемой примерно 2500 годом до н. э., мы находим следующие слова: «Постепенно мы стареем, наши тела дряхляют, и на смену приходят молодые. Солнце появляется утром и вечером уходит на восток… Празднуйте счастливые дни… пусть музыка и пение звучат в твоих ушах, отбросьте все печали и думайте только о радости, пока не придет тот день, когда ты отправишься в ту страну, где царит тишина».

Подобные настроения отмечают с незапамятных времен и не являются специфическими для конкретных народов или философских школ. В вавилонском эпосе «Гильгамеш» (около 2000 года до н. э.) герой горюет о быстротечности жизни и отправляется в обитель богов в поисках тайны бессмертия. Самыми разными способами ему препятствуют в этом, чтобы он забыл о своем желании и предался сиюминутным радостям.

В более позднем стихотворении, которое издатель называет «Вавилонским Екклесиастом», содержится жалоба глубоко обиженного человека, потерявшего надежду и не верящего в справедливость богов. Он также полагает, что все стремления тщетны и что всех людей ожидает смерть.

Противоречия между монотеистической концепцией жизни и нееврейской литературой, первые мрачные размышления о тщетности жизни возникли никак не раньше эллинистической эпохи. Основываясь только на лингвистических свидетельствах, не учитывая более поздних дополнений, мы можем отметить несомненное египетское влияние. Прежде всего оно проявляется в Книге притчей Соломоновых.

Однако в александрийские времена достигшая зрелости греческая философия своей систематизированностью могла также оказать влияние на древние египетские и вавилонские произведения. Более того, греческий дух мог проявиться как раз в эллинистическо-еврейских сочинениях.

Превыше всего греческие философы ценили знания и мудрость, глядя свысока на необразованных людей. Сходные мысли есть и в Екклесиасте, где, правда, с извинением говорится о тщеславии обладающих мудростью.

В словах Пророка Исаии, жившего через 150 лет после Соломона: «будем есть и пить, ибо завтра умрем» (Ис., 22: 13), – звучит реакция на греческий гедонизм, возникший как осознание суетности жизни.

Необходимо учесть и такой аргумент: после появления книг пророков Ездры и Неемии, то есть спустя пять веков после Рождества Христова, в Палестине не смогла бы получить распространение книга, в которой бы отразились все религиозные споры, и уж тем более ее не включили бы в библейский канон. Следовательно, составление Книги Екклесиаста следует отнести к той эпохе, когда в Иерусалим из Египта и других стран сходились мудрые учителя. Как и в Притчах Соломоновых, там обращаются к человеку, как таковому, без учета его национальной принадлежности. Соответственно всеобщий смысл приобретает и идея Бога. Но можно ли связать основной вопрос, над которым размышляет Проповедник, с тем человеком, который построил первый Храм, окружил себя роскошью и неутомимо, яростно боролся, чтобы обеспечить будущее нации?

Внимательное изучение его личности показывает, что в нем одновременно боролись противодействующие силы, которые не сумели нарушить свойственное ему душевное равновесие. Экзальтированный или философски настроенный человек мог совершенно иначе подойти к спорным вопросам веры: скажем, страстно бросить вызов Богу или полностью его отринуть.

Но в Екклесиасте звучат крайне резкие ноты в размышлениях о реальности жизни, если речь заходит о монотеистической вере. Это хорошо видно при анализе приспособления греческих или египетских идей к библейскому тексту. Несмотря на все особенности, он принадлежит к еврейской монотеистической традиции.

Можно четко представить особенности работы ее составителя, если сравнить Екклесиаст с другими книгами Библии, которые, рисуя течение человеческой жизни, отражают проблемы справедливости Господа, например, с Книгой Иова. Последняя выстроена как протест страдающего человека, пытающегося восстать против Бога. Возможна ли справедливость, если человек незаслуженно страдает, – вот тот вопрос, который обсуждается с разных сторон. Но Проповедник не испытывает ни счастья, ни несчастья, ни страдания – он просто не может найти смысла в жизни, даже когда она наполнена удовольствием и радостью. Он не бунтарь, с которым судьба обошлась несправедливо. Его проблема выходит далеко за пределы разговора о вине человека и его судьбе, хотя и связана с ними. Для Проповедника, как и для Иова, имеет значение только один аспект проблемы. Похоже, что сам-то он вознагражден всеми радостями материальной и духовной жизни. Он не обвиняет Бога, как это делал Иов, не ждет приговора Господа – он просто спрашивает, возможна ли жизнь для того, кто понимает, что она конечна. Но сам не боится смерти, а только пытается понять ценность жизни перед лицом неизбежного.