– Хорошо. И лучше бы это было правдой.

– В Вилле сотни религиозных общин, которые ничем ему не обязаны.

– Тогда прибавь: «Пусть дерзость этих слов предупредит тебя о том, чьего гнева я боюсь больше всего».

– Очень хорошо, брат Матиас. Очень достоверно. Но может быть… «Пусть дерзость этих слов укажет на изменение в иерархии моих лояльностей, приоритетов и страхов…»?

Тангейзер кивнул, и Ла Фосс принялся водить пером по бумаге.

– «Заговор Ле Телье полностью раскрыт влиятельными силами при дворе. Он уже не жилец», – продолжил диктовать иоаннит.

– Могу я прибавить: «Союзники шевалье действительно могущественны…»? – спросил священник.

– Хорошо. Пиши дальше: «Шевалье поклялся кровью Христовой, что пощадит вас при одном условии».

– Может: «Пощадит вашу жизнь, как благородно пощадил мою…»?

Рыцарь кивнул, обдумывая, что писать дальше. Он не очень рассчитывал на успех своего замысла и не собирался ждать его осуществления. Пять или шесть часов дадут ему шанс попробовать другие пути, а если ничего не выйдет, он посмотрит, к чему привело письмо.

– «Вы должны ждать, один, у виселиц на Гревской площади, в полночь», – сформулировал он наконец следующую фразу.

Открытое пространство площади позволит вовремя заметить предательство и, если придется, прорваться с боем.

Отец Филипп обмакнул перо и записал.

– «При малейшем намеке на предательство вас убьют», – продолжил Тангейзер.

– «В этом вы можете верить его слову», – приписал священник, уже не спрашивая согласия.

Матиас не стал его останавливать.

– «Если вы не придете на встречу, – диктовал он, – шевалье вас выследит и убьет. Медленно. Ради вашего же блага прошу пересмотреть свои представления о лояльности…»

– Превосходно. Может, прибавим: «…что время от времени вынуждены делать все мы…»?

– Люблю, когда все выглядит достоверно. Придумай окончание в том же стиле.

Ла Фосс просиял и провел пером по подбородку.

– «Умоляю последовать этому искреннему совету, дабы наши дружеские отношения могли снова расцвести в более мирных и счастливых обстоятельствах», – предложил он.

Вопреки здравому смыслу, Тангейзер почти решил пощадить Ла Фосса. Но фраза о расцветающей дружбе – понятно, чем обернется эта дружба для городских мальчишек, – заставила его передумать. Он сдернул очки с носа священника и прочел письмо. Человек, писавший его, не собирался умирать. По крайней мере, это будет скорпион в кармане Малыша Кристьена.

– Теперь подпись и все прочее. И твоя обычная печать.

Из глубины дома послышался голос Грегуара, сообщавшего о прибытии брата Ансельма.

– Бонифаций должен поторопиться. Я все услышу, а мой парень будет за тобой следить.

Отец Филипп встал, покачнулся и вдруг, лишившись чувств, снова опустился на стул. Тангейзер большими пальцами нажал ему на определенные точки под скулами. Священник пришел в себя.

– Простите! – взмолился он. – Мои руки… Боль усилилась.

– У меня на поясе есть камни бессмертия. Опиум. Я дам тебе один. Позже, – пообещал госпитальер.

Письмо было передано быстро и без всяких осложнений.

Тангейзер похлопал Ла Фосса по спине:

– Скажи, святой отец, в этой старой церкви есть крипта или нечто подобное?

– Внизу похоронены основатели ордена. А зачем вам?

– Это золото очень тяжелое. Я хочу оставить его в надежном месте – если, конечно, тебе можно доверять.

Филипп заверил его в своей честности. Матиас улыбнулся:

– Шучу. Покажи мне крипту. А потом каждый из нас отправится в свое убежище.

Ла Фосс отвел его в крипту. Убить священника не составило труда – все было сделано быстро и без всяких церемоний. Затем он сдвинул каменную плиту и сбросил тело в гробницу.

Захватив спонтон, рыцарь вышел на улицу. Дождь прекратился. В полумраке Тангейзер разглядел покрытую шрамами кобылу и Грегуара, который скармливал кусочки сыра лысой собаке. За спиной у него висела торба и арбалеты со связанными удавкой стременами. Мальчик не стал спрашивать о священнике, и его господин вскочил в седло.

На перекрестке они остановились.

«Дворы», – подумал иоаннит.

Воздух был горячим и влажным после дождя. Уходившая на запад длинная улица позволяла увидеть дальнюю окраину Вилля, где небо клубилось красным и оранжевым, словно оскверненное пожаром уничтоженного Содома. Последние лучи заходящего солнца освещали витражи высокой колокольни. Их красота была омрачена стыдом, а добродетели, которые они прославляли, выглядели насмешкой на фоне пережитых злодеяний. Крики людей словно прощались с закатом, точно так же, как раньше приветствовали восход. Ночь придаст смелости преступникам, фанатикам и негодяям. Хаос проявит их худшие стороны.