На ранних этапах «польской операции» в Ленинграде, где у НКВД были большие отделения и где проживали тысячи поляков в пределах легкой досягаемости, было произведено много арестов. Город был традиционным местом поселения поляков еще со времен Российской империи.

Жизнь Янины Юревич, тогда юной ленинградки, изменилась из-за этих ранних арестов. Будучи младшей из трех сестер, она была очень привязана к старшей, Марии. Мария влюбилась в молодого человека по имени Станислав Выгановски, и втроем они ходили гулять, а маленькая Янина выполняла роль провожатой. Мария и Станислав поженились в 1936 году и были счастливой парой. Когда Марию арестовали в августе 1937 года, ее муж, кажется, догадался, что это означало. «Я встречусь с ней, – сказал он, – под землей». Он пошел к властям узнать о судьбе жены и сам был арестован. В сентябре энкавэдисты пришли домой к семье Юревич, конфисковали все книги на польском языке и арестовали вторую сестру Янины, Эльжбету. Ее, Марию и Станислава казнили выстрелом в затылок и закопали безымянными в общей могиле. Когда мать Янины спросила в НКВД об их судьбе, ей сказали типичную ложь: ее дочерей и зятя приговорили к «десяти годам без права переписки». Поскольку такой приговор действительно существовал, люди верили и надеялись. Многие из них продолжали надеяться десятилетиями [188] .

Такие люди, как семья Юревичей, совершенно непричастная к польскому шпионажу, были «грязью», о которой говорил Сталин. Семью Ежи Маковского, молодого ленинградского студента, постигла похожая участь. Он и его братья были амбициозны, хотели сделать в Советском Союзе карьеру и воплотить мечту покойного отца о получении сыновьями профессии. Ежи, самый младший из братьев, хотел стать кораблестроителем. Он ежедневно занимался со старшим братом, Станиславом. Однажды утром их разбудили трое энкавэдистов, пришедшие арестовать Станислава. Хоть он и пытался успокоить младшего брата, но сам так нервничал, что не мог завязать шнурки на ботинках. Ежи видел брата в последний раз. Через два дня арестовали и другого брата, Владислава. Станислава и Владислава расстреляли, они были двумя из 6597 советских граждан, расстрелянных в Ленинградской области в ходе «польской операции». Их матери сказали типичную ложь: сыновей сослали в ГУЛАГ без права переписки. Третий брат, Эугениуш, мечтавший стать певцом, пошел работать на завод, чтобы прокормить семью. Он заболел туберкулезом и умер [189] .

У российской поэтессы Анны Ахматовой, жившей тогда в Ленинграде, сын во время Большого террора попал в ГУЛАГ. Она вспоминала, как «безвинная корчилась Русь/ Под кровавыми сапогами/ И под шинами “черных марусь”». Безвинная Русь была многонациональной страной, Ленинград – городом-космополитом, а представители национальных меньшинств – людьми, которые были подвержены наибольшему риску. В Ленинграде в 1937-м и 1938 годах у поляков шансы на арест были в тридцать четыре раза выше, чем у их советских сограждан. Будучи арестованным, человек польской национальности в Ленинграде имел все шансы быть расстрелянным: 89% приговоренных в ходе «польской операции» в этом городе были расстреляны, как правило, в течение десяти дней после ареста. Такая ситуация была несколько хуже, чем у поляков в другой местности: в среднем по Советскому Союзу 78% арестованных в ходе «польской операции» были расстреляны. Остальных, конечно же, не отпустили: большинство из них отсидели в ГУЛАГе по восемь–десять лет [190] .

Ленинградцы и поляки смутно представляли себе эти соотношения. Был только страх стука в дверь ранним утром и вида тюремного грузовика, который называли «черной марусей», «душегубкой» или «воронком». По воспоминаниям одного поляка, люди ложились спать каждый вечер, не зная, что их разбудит – утреннее солнце или черный «воронок». Индустриализация и коллективизация разбросали поляков по огромной стране. Теперь же они просто исчезали с заводов, из бараков и из своих домов. Вот один пример из тысячи: в скромном деревянном домике в городе Кунцево, на запад от Москвы, жило немало квалифицированных рабочих, среди которых были польский механик и польский металлург. Их обоих арестовали (одного – 18 января, другого – 2 февраля 1938 года) и расстреляли. Евгения Бабушкина, третья жертва «польской операции» в Кунцево, даже не была полькой. Она была подающим надежды и, кажется, лояльным химиком-органиком, но ее мать когда-то работала прачкой у польских дипломатов, поэтому Евгению тоже расстреляли [191] .

Большинство советских поляков жили не в городах Советской России, таких как Ленинград или Кунцево, а на западе Советской Беларуси и Украины – на землях, где поляки жили столетиями. Эти земли были частью бывшего Польско-Литовского княжества в XVII и XVIII столетиях. В течение XIX столетия, когда эти земли были восточными регионами Российской империи, поляки утратили свой статус и во многих случаях начали ассимилироваться с местным населением украинцев и беларусов. Иногда, правда, ассимиляция происходила в обратном направлении, когда носители беларусского и украинского языка, считавшие польский языком цивилизации, выдавали себя за поляков. Советская политика 1920-х годов в сфере национальных отношений намеревалась сделать из этих людей настоящих поляков, обучая их литературному польскому языку в польскоязычных школах. Теперь же, во время Большого террора, советская политика снова выделила этих людей, но в негативном смысле – приговаривая их к смерти или лагерям. Как и при гонениях на евреев в нацистской Германии, преследование отдельного человека на основании его этнической принадлежности не означало, что этот человек идентифицирует себя с преследуемой нацией [192] .

В Советской Беларуси Большой террор совпал с массовыми чистками партруководства в Минске, проводившимися наркомом внутренних дел Борисом Берманом. Он обвинил местных коммунистов Беларуси в злоупотреблении советской политикой равных возможностей и активизации беларусского национализма. Позже, чем в Украине, но с такой же формулировкой, НКВД представил Польскую военную организацию как вдохновительницу якобы беларусского предательства. Советских граждан в Беларуси обвинили в том, что они были «беларусскими национал-фашистами», «польскими шпионами» или теми и другими одновременно. Поскольку беларусские земли, как и украинские, были разделены между Советским Союзом и Польшей, подобные заявления можно было делать с легкостью. Беспокоиться о беларусской или украинской культуре как таковой означало проявлять внимание к ситуации по другую сторону государственной границы. Массовые убийства в Советской Беларуси включали намеренное уничтожение образованных представителей беларусской национальной культуры. Как позже сформулировал один из коллег Бермана, он «уничтожил цвет беларусской интеллигенции». Не менее двухсот восемнадцати писателей страны были уничтожены. Берман сказал своим подчиненным, что их карьера зависит от быстрого выполнения Приказа № 00485: «Скорость и качество работы по обнаружению и аресту польских шпионов будут главными в оценке каждого руководителя» [193] .

Берман и его подчиненные разработали экономически эффективные методы убийства на одном из самых крупных мест уничтожения в Советском Союзе: они проводили казни в Курапатском лесу, за двенадцать километров от Минска. Лес был известен своими белыми цветами («кураслепы» на литературном беларусском, «курапаты» – на местном диалекте). Бессчетное число «воронков» днем и ночью ездили по белым цветам, образовав узкие борозды, которые местные жители называли «дорогой смерти». В самом лесу было расчищено пятнадцать гектаров соснового леса и выкопано сотни ям. После того, как обреченных советских граждан завозили через ворота, их сопровождали два чекиста до края ямы. Там их расстреливали в затылок и сталкивали вниз. Когда не хватало пуль, энкавэдисты заставляли жертв сесть рядом так, чтобы головы располагались на одной линии и можно было одной пулей прострелить сразу несколько черепов. Тела складывали ярусами и засыпали песком [194] .

Из 19 931 человек, арестованных за время «польской операции» в Беларусской республике, 17 772 были приговорены к смерти. Некоторые из них были беларусами, некоторые – евреями, но большинство были поляками, которых в Беларуси подвергали арестам и в ходе «кулацкой операции», и во время других чисток. В целом, в результате казней и смертных приговоров число поляков в Советской Беларуси сократилось за время Большого террора более чем на шестьдесят тысяч человек [195] .