В третьем балтийском государстве, Эстонии, чувство унижения после советской оккупации было таким же огромным, как в Литве и Латвии, если не большим. В отличие от Вильнюса и Риги, Таллинн даже частично не мобилизировал свою армию, прежде чем сдаться советским войскам в 1940 году. Эстония подчинилась советским требованиям раньше других балтийских государств, исключив таким образом возможность какой бы то ни было балтийской дипломатической солидарности. СССР депортировал около 11 200 эстонцев, в том числе большинство политических деятелей. В Эстонии айнзацгруппа «А» тоже нашла более чем достаточное количество коллаборантов. Эстонцы, которые сопротивлялись советской власти в лесах, теперь вступали в Команду самообороны под немецким началом. Эстонцы, сотрудничавшие с советским режимом, тоже вступали туда в надежде восстановить собственную репутацию.

Эстонцы приветствовали немцев как освободителей, а в ответ немцы считали эстонцев расово высшими не только по отношению к евреям, но и к другим народам Балтии. Евреев в Эстонии было очень мало. Эстонцы из Команд самообороны по приказу немцев убили всех эстонских евреев, которых смогли найти, – всего девятьсот шестьдесят три человека. В Эстонии убийства и погромы продолжались без евреев. Около пяти тысяч эстонцев-неевреев были убиты по обвинению якобы в сотрудничестве с советским режимом [396] .

На востоке от линии Молотова-Риббентропа немцы натолкнулись на свежие следы советского государствостроительства, когда приступили к возведению собственной империи. В Восточной Польше эти знаки были даже более разительными, чем в странах Балтии. Если Эстонию, Латвию и Литву СССР инкорпорировал за год до вторжения Германии, в июне 1940 года, то Восточную Польшу советский режим аннексировал еще за девять месяцев до того, в сентябре 1939 года. Здесь немцы увидели доказательство социальной трансформации. Индустрия была национализирована, некоторые фермерские хозяйства коллективизированы, а местная элита уничтожена. Советский режим депортировал более трехсот тысяч польских граждан и расстрелял еще десятки тысяч. Немецкое вторжение побудило НКВД расстрелять 9817 заключенных польских граждан, чтобы не отдавать их в руки немцев. Немцы пришли в западную часть Советского Союза летом 1941 года и обнаружили тюрьмы НКВД, наполненные свежими трупами. Тюрьмы нужно было очистить, прежде чем немцы могли использовать их для своих нужд [397] .

Советские массовые расправы дали немцам повод для пропаганды. Согласно нацистской линии, в страданиях при советском режиме были виноваты евреи, и это вызвало некоторый резонанс. С помощью немецкой агитации или без нее многие люди в межвоенной Европе ассоциировали евреев с коммунизмом. В коммунистических партиях межвоенного периода действительно было много евреев, особенно среди руководства – об этом факте писала пресса по всей Европе в течение двадцати лет. Правые партии внесли путаницу, утверждая, что, поскольку многие коммунисты – евреи, следовательно, многие евреи – коммунисты. Это очень разные соотношения, и в любом случае последнее утверждение никогда не было правдой. Евреев обвиняли еще до войны в провалах национальных государств; после того, как началась война и национальные государства пали во время советского или немецкого вторжений, искушение для такого «козлоотпущения» стало еще большим. Эстонцы, латвийцы, литовцы и поляки потеряли не только независимые государства, созданные для их наций, но и статус, а также местную власть. Они сдали все это во многих случаях без значительного сопротивления. Нацистская пропаганда, таким образом, была вдвойне привлекательной: было не стыдно проиграть советским коммунистам, поскольку их поддерживал мировой еврейский заговор; но поскольку в коммунизме были виноваты евреи, то теперь правильно их убивать [398] .

В дуге, протянувшейся в южном направлении от Балтийского моря к Черному морю, последняя неделя июня и первые недели июля 1941 года ознаменовались насилием против евреев. В Литве и Латвии, куда немцы приводили с собой сбежавших местных националистов и хотя бы на мгновение могли позировать как освободители целых государств, резонанс такой пропаганды был сильнее, а участие местного населения – более заметным. В некоторых важных городах некогда Восточной Польши, например, в Белостоке, немцы проводили широкомасштабные расстрелы своими силами, тем самым как бы подавая пример. Белосток, который находился немного восточнее линии Молотова-Риббентропа, был городом в северо-восточной части Польши, а затем оказался в Советской Беларуси. Немедленно после его взятия Вермахтом 27 июня батальон-309 Полиции порядка начал грабить и убивать мирных жителей. Немецкие полицаи убили около трехсот евреев и оставили тела лежать по всему городу. Затем они согнали еще несколько сотен евреев в синагогу, подожгли ее и расстреливали тех, кто пытался выбраться. За две последующие недели местные поляки приняли участие примерно в тридцати погромах в Белостоцкой области. Тем временем Гиммлер приехал в Белосток, где дал инструкции насчет того, что с евреями нужно обходиться, как с партизанами. Полиция порядка забрала тысячу мужчин-евреев из Белостока на окраину города и расстреляла их 8–11 июля [399] .

Южнее, на землях некогда Восточной Польши, в регионах, где украинцы составляли большинство, немцы взывали к украинскому национализму. Немцы там обвиняли евреев в советских репрессиях украинцев. В городе Кременец, где нашли более сотни расстрелянных заключенных, во время погрома были убиты около ста тридцати евреев. В Луцке, где были найдены расстрелянные из автоматов около 2800 заключенных, немцы убили две тысячи евреев и назвали это местью за зло, причиненное украинцам коммунистами-евреями. Во Львове, где нашли около двух с половиной тысяч мертвых узников в тюрьме НКВД, айнзацгруппа «С» и местное ополчение устроили погром, который длился несколько дней. Немцы называли этих людей украинскими жертвами еврейских энкавэдэшников, но в действительности некоторые жертвы были поляками и евреями (хотя большинство энкавэдэшников были, видимо, русскими или украинцами). В дневнике человека из другой айнзацгруппы описана сцена 5 июля 1941 года: «Сотни евреев бегут по улице с окровавленными лицами, проломлеными черепами и вывалившимися глазами». За первые несколько дней войны местные ополченцы (с немецкой помощью и при поощрении или же без таковых) во время погромов убили и подстрекали к убийству около 19 655 евреев [400] .

Политический расчет и страдания местного населения не объясняют полностью причин участия в погромах. Насилие против евреев помогло сблизиться немцам и представителям местного нееврейского населения. Злоба была направлена, как того и хотели немцы, на евреев, а не на тех, кто сотрудничал с советским режимом. Люди, реагировавшие на немецкое науськивание, знали, что угождают своим новым хозяевам, независимо от того, верили они, что в их бедах виноваты евреи, или нет. Своими действиями они подкрепляли нацистское мировоззрение. Уничтожение евреев как месть за расстрелы НКВД подтверждало нацистское восприятие Советского Союза как еврейского государства. Насилие против евреев также позволяло местным эстонцам, латвийцам, литовцам, украинцам, беларусам и полякам, которые сотрудничали с советским режимом, смыть с себя это пятно. Идея о том, что только евреи были коммунистами, была удобна не только оккупантам, но и некоторым оккупированным [401] .

Однако эта психологическая нацификация была бы значительно более сложной без осязаемых доказательств советских злодеяний. Погромы проходили там, куда коммунисты пришли недавно и недавно же установили там советскую власть, где в предыдущие месяцы советские репрессивные органы проводили аресты, экзекуции и депортации. Это было совместным производством – нацистским редактированием советского текста [402] .

Встреча с советскими злодеяниями на восток от линии Молотова-Риббентропа была на руку СС и их руководству. Гиммлер и Гейдрих всегда говорили, что жизнь – это столкновение идеологий и что традиционное европейское понимание главенства закона должно поступиться безжалостному насилию, необходимому для разрушения расового и идеологического врага на Востоке. Традиционный орган соблюдения законности в Германии, полиция, должен был превратиться в институт «идеологических солдат», поэтому перед войной Гиммлер и Гейдрих вычистили из рядов полицейских всех, кто считался ненадежным, поощряли полицейских вступать в СС и поместили СС и Полицию безопасности (Уголовную полицию плюс гестапо) под единую структуру командования. Их целью было создание единой силы, посвященной преимущественно расовой борьбе. Ко времени вторжения в Советский Союз примерно треть немецких полицейских офицерского состава принадлежала к СС и около двух третей были членами национал-социалистической партии [403] .