Это был Варшавский концлагерь. Это был остров очень условной жизни, расположенный в городской зоне смерти. Вокруг стояли кварталы сожженных зданий, внутри которых гнили человеческие останки. Варшавский концлагерь был окружен широким кольцом стен бывшего гетто и узким кольцом колючей проволоки и сторожевых вышек. Узниками были несколько сотен поляков и несколько сотен евреев. Это по большей части не были польские евреи, а евреи из других частей Европы. Их депортировали из их родных стран в Аушвиц, отобрали там для работы, а не отравили газом, а затем выслали в Варшавский концлагерь. Они были из Греции, Франции, Германии, Австрии, Бельгии и Нидерландов, а в 1944 году – еще и из Венгрии. Условия, в которых они находились в Варшавском концлагере, были настолько ужасными, что некоторые из них просили отправить их назад в Аушвиц и отравить газом [618] .

Еврейские работники Варшавского концлагеря должны были выполнять на руинах три основных задания: разрушать здания бывшего гетто, которые все еще стояли после поджогов в апреле и мае 1943 года; искать ценности, которые могли остаться после евреев, а также выманивать все еще прячущихся евреев и вынуждать их прийти и сдаться. Некоторых из еврейских рабочих также посылали работать за стенами бывшего гетто в их полосатой форме и деревянных башмаках. Дружба между этими иностранными евреями и поляками Варшавы крепла, несмотря на языковой барьер. Один из этих рабочих вспоминал сцену за стенами гетто: «Польский мальчик, где-то лет четырнадцати, плохо одетый, стоял прямо возле нас с корзинкой, в которой было несколько яблочек. Он посмотрел на нас, подумал мгновение, а затем схватил свою корзинку и бросил ее нам. Затем побежал к другим мальчикам, продававшим продукты, и неожиданно хлеб и фрукты посыпались на нас дождем со всех сторон. Сначала эсэсовцы, охранявшие нас, не знали, что делать, – настолько они были удивлены этим неожиданным выражением солидарности. Затем они начали кричать на мальчиков, наставлять на них дула автоматов и бить нас за то, что принимали еду. Но нам не было больно, мы не обращали на них внимания. Мы знаками показывали свою благодарность тем мальчикам» [619] .

После октября 1943 года евреев Варшавского концлагеря заставляли выполнять еще одну работу: избавляться от тел поляков, привезенных из Варшавы и казненных на руинах гетто. Поляков привозили на грузовиках группами по пятьдесят или шестьдесят человек на территорию бывшего гетто, где их расстреливали в Варшавском концлагере или близко к нему из автоматов местные СС и отряд полиции. Еврейские узники должны были сформировать «команду смерти», которая уничтожала следы экзекуции. Они делали костер из дров, собранных на руинах гетто, а затем перекладывали тела и дрова слоями. Потом евреи обливали костер бензином и поджигали. Но это была «команда смерти» в несколько более широком смысле: в то время, как горели тела поляков, эсэсовцы расстреливали еврейских работников, которые возводили костер, и бросали их тела в огонь [620] .

В стихотворении Милоша «Бедный христианин смотрит на гетто», написанном в 1943 году, говорится о неземной силе, способной среди серости обломков и сажи различить «пепел каждого отдельного человека». Однако никакая земная сила не могла отделить еврейский пепел от польского.

Летом 1944 года в таком городе сопротивление было неизбежно, а вот его форма и направление не имели определенного характера. Командиры Армии Крайовой и польское правительство в Лондоне должны были принять очень сложное решение. Их люди страдали больше, чем жители столицы любой другой страны Альянса, но они находились в суровом стратегическом положении: полякам доводилось думать о тогдашней немецкой оккупации в свете угрозы будущей советской оккупации. После успеха операции «Багратион», проведенной Красной армией в конце июня, немецкие солдаты устремились в июле через Варшаву. Казалось, что немцы уже были на пороге поражения, и это было хорошей новостью, но также казалось, что советские солдаты скоро их заменят в Варшаве, и это хорошей новостью не являлось. Если Армия Крайова открыто сразится с немцами и победит, то сможет приветствовать входящую Красную армию как хозяйка собственного дома. Если же она открыто сразится с немцами и проиграет, то будет жалкой и бессильной, когда войдут советские войска. Если поляки ничего не сделают, у них не будет оснований для ведения переговоров ни с советскими, ни с западными союзниками [621] .

Если их британские и американские союзники могли себе позволить иллюзии насчет Сталина, то польские офицеры и политики не могли. Они не забыли, что Советский Союз был союзником нацистской Германии в 1939–1941 годах и что его оккупация Восточной Польши была беспощадной и репрессивной. Поляки знали о депортациях в Казахстан и Сибирь, знали они и о расстрелах в Катыни. Сталин оборвал дипломатические отношения с польским правительством из-за того, что вскрылись обстоятельства Катыни, которая была еще одной причиной не доверять Советскому Союзу. Если Сталин использовал собственную бойню как причину для прекращения отношений с польским правительством, как можно с ним честно договариваться о чем бы то ни было? И если Советский Союз не признавал легитимное польское правительство во время совместной войны против нацистской Германии, то каковы шансы, что он будет поддерживать польскую независимость, когда война завершится, а советская позиция значительно укрепится?

У американцев и британцев были еще большие сомнения. Красная армия побеждала в войне против Вермахта на Восточном фронте, и Сталин был более важным союзником, чем любое польское правительство. Британцы и американцы чувствовали себя комфортнее, принимая лживую версию о катынской бойне и обвиняя в ней немцев. Им было значительно проще подговаривать польских союзников к компромиссу, чем стараться одержать победу над Сталиным. Они хотели, чтобы поляки приняли ложную версию о том, что это немцы, а не советский режим, уничтожили польских офицеров, и предпочли бы, чтобы Польша отдала восточную половину своей территории Советскому Союзу, что было неприемлемым действием для любого суверенного правительства.

По этому поводу Лондон и Вашингтон в конце 1943 года уже договорились, что Советский Союз заберет восточную половину довоенной Польши после войны. Западная советская граница, предоставленная Сталину Гитлером, была подтверждена Черчиллем и Рузвельтом. Лондон и Вашингтон одобрили (с небольшими изменениями) линию Молотова-Риббентропа как будущую советско-польскую границу. В этом смысле Польшу предал не только Советский Союз, но и ее западные союзники, которые подговаривали поляков идти на компромиссы в то время, когда с помощью этих компромиссов можно было достигнуть еще меньшего, чем поляки думали. Половина их страны уже была сдана без их участия [622] .

Преданное собственными союзниками, польское правительство в Лондоне уступило инициативу польским бойцам в Варшаве. Не видя другой надежды, кроме польского суверенитета, Армия Крайова сделала выбор в пользу восстания в столице, которое должно было начаться 1 августа 1944 года.

Варшавское восстание в августе 1944 года состоялось в рамках операции «Буря» – хорошо спланированного национального восстания, которое должно было обеспечить польским войскам выдающуюся роль в освобождении довоенной польской территории. К концу июля, однако, операция «Буря» уже провалилась. Армия Крайова планировала сражаться с немецкими подразделениями, когда те отступали от Красной армии на территории бывшей Восточной Польши. Невозможно было заключить предварительные соглашения с Советским Союзом об условиях этого сотрудничества, поскольку Сталин разорвал дипотношения. Польские командующие действительно вступили в локальные соглашения с советскими командующими летом 1944 года, но дорогой ценой. Переговоры означали, что поляки должны были выходить из укрытий и называть свои настоящие имена, а советская власть воспользовалась польской уязвимостью по максимуму. К полякам, которые раскрывались, чтобы присоединиться к совместной борьбе против немцев, относились как к людям, которые могли сопротивляться будущему советскому режиму. Советский Союз не имел ни малейшего намерения поддерживать какой-либо институт, утверждавший, что представляет независимую Польшу. Советское руководство и НКВД относились к каждой польской политической организации (за исключением коммунистов) как к части антисоветского заговора [623] .