– Я работаю на японцев в том числе для того, чтобы избавить тебя от подобных требований, – сказал я, сдерживая раздражение, но пальцы слабели один за другим. – Твое участие в подобных глупостях лишает мою работу смысла.

– Причина и предательство начинаются с одной буквы. Ты пошел работать на них по собственному желанию, и не смей использовать нас для оправдания своих действий.

– Разве ты не видишь, что это единственный способ обеспечить безопасность всем нам и нашей компании!

– Нет.

– Война закончится, – вставила Изабель. – Британская армия вернется.

Я с жалостью посмотрел на нее.

– Изабель, они ушли. Они оставили нас без защиты, тайно. Может быть, они и перейдут в контрнаступление, но пока нам нужно играть по чужим правилам.

Я посмотрел на отца.

– Ты как-то сказал, что я никогда не считал себя частью нашей семьи. Так зачем же я все это делаю? Думаешь, мне нравится, что меня считают японским прихвостнем? Нравится?

Он не ответил. Ответа и быть не могло. Он мог только сжимать в руке письмо Эдварда, поглаживая его большим пальцем.

Когда бывший дом резидент-консула был переделан в соответствии с запросами японцев, меня пригласили на ужин. Увидев, как я жду шофера, отец промолчал, сжав губы в тонкую линию.

Бывшая резиденция, где теперь разместились японские военная и гражданская администрации, снаружи выглядела как раньше, если не считать ряда знамен и японских флагов. Меня огорчало то, как она изменилась внутри. Я уже видел, как рабочие снимали картины Уильяма Дениэла [81] с пейзажами Пенанга, написанные в восьмидесятые годы девятнадцатого века, и вешали на их место унылые свитки с иероглифами, превозносившими добродетели императора.

Я обошел зал с гостями и завел разговор с начальником штаба полковником по имени Такума Нисида. По ходу нашей с ним беседы я заметил:

– Ваш план высадиться на северо-восточном побережье Малайи вместо Сингапура был гениален.

Он принял мою лесть благосклонно.

– Мои люди прошли акклиматизацию к жаре и влажности на острове Хайнань, и у нас были прекрасные источники информации.

Я сделал пробный намек:

– За это вам нужно благодарить Хаято Эндо-сана.

– Верно. Эндо-сан выбирал площадки для высадки, и он же посоветовал начать ее между декабрем и февралем, в период муссонов, когда волны особенно бурные и опасные. Тогда никто не ожидал нашего нападения.

Меня замутило, потому что я вспомнил, как рассказывал Эндо-сану, как в молодости отец пытался ходить под парусом по волнам за Кота-Бару в период муссонов, и его чуть не унесло в океан. Волны опрокинули яхту, и его носило по волнам почти сутки, пока его не нашли. Мои дед с бабкой уже стали считать, что он погиб.

Полковник Нисида отхлебнул вина и добавил:

– Если хотите знать мое мнение, если бы не Эндо-сан, генералу Ямасите не удалось бы так просто завоевать вашу страну. Своей репутацией Малайского Тигра он частично обязан Эндо-сану. Но это, разумеется, между нами.

– Разумеется, – согласился я.

Теперь я понимал, что мы с Эндо-саном совершили негласный обмен. Я пошел на сделку: обменял его защиту на свои знания.

И снова медитация не помогла. Мой разум перескакивал с одной мысли на другую, как обезьяны скачут по деревьям; мне никак не удавалось успокоить его трескотню. Эндо-сан все понял, когда я попросил его отвести меня к Хироси. Мне не потребовалось объяснять, почему я решил на него работать. Иногда мне казалось, что именно для этого он и взял меня в ученики: он предал меня, мой дом и мой образ жизни, предоставив взамен возможность обеспечить безопасность мне и моей семье. Одной этой причины было достаточно, чтобы я оставался предан ему и тем знаниям, которыми он со мной делился.

Но время от времени, подобно слабеющему язычку пламени, который хочет разгореться вновь, меня охватывала ярость, сжигавшая меня до основания, и только упорная практика дзадзэн помогала сохранить уважение и любовь к нему.

Я знал, что наступит день, когда и это средство мне не поможет, – и что же тогда со всеми нами будет?

Угрозы начались с трупа зарезанной собаки на ступеньках крыльца. Когда горничная ее обнаружила и закричала, над трупом уже начинали роиться мухи. Мы прервали завтрак, я потрогал собаку ногой, перевалив на бок, и вытащил из-под нее пропитанную кровью записку.

«Японские шавки, берегитесь за свою жизнь!» – прочитал я и скомкал бумагу.

Отец с Изабель молча смотрели на меня.

– Ничего особенного. Всего лишь пустые слова, – сказал я, заставив себя посмотреть им в глаза.

– Избавься от собаки, – произнес отец.

Через два дня он разбудил меня посреди ночи.

– В чем дело? Который час?

– В доме пожар.

Я бегом спустился следом в гостиную: в углу рядом с окном голодные языки пламени с треском подбирались к полкам и шторам. Мы залили огонь водой из кухни.