Сначала раздался звук – глубокий, почти неслышный гул, вибрирующий в мембранах воздуха, – и следом показались «Галифаксы», специально летевшие на малой высоте, уверенные в собственной неуязвимости. Их тени пролетели по катеру и по морской глади, словно под нами двигались какие-то огромные существа. Потревоженный воздух смешался с водой, и мне в лицо дунуло водной пылью. Выбежавший из-под палубы Горо смотрел, как самолеты направляются к докам. Он сразу же нырнул обратно, и я слышал, как он лихорадочно пытается связаться по радио с военно-воздушными силами.

Первый «Галифакс» достиг доков. Пару секунд спустя гавань содрогнулась от взрывов. Мы были так близко, что меня обдало палящим жаром взрывной волны. Остальные два самолета полетели дальше на город. Когда в небо взвились клубы дыма, у меня заныло сердце, потому что я подумал, какие разрушения они причинят. Во время беспорядочных бомбежек в Европе силы союзников убили тысячи мирных граждан. Но, наблюдая за взрывами, я понял, что на этот раз, так же как в Ипохе, они били только по стратегическим объектам, сбрасывая бомбы точно в цель. Была полностью уничтожена японская военно-морская база, и воздух над армейскими казармами вокруг форта Корнуолис светился отблесками пламени, пожиравшего военный городок. Сам же форт, где находились военнопленные, которых не отправили на строительство Дороги Смерти, чудесным образом остался невредим. Такая точность наведения зажгла во мне яркое пламя надежды. Я почувствовал, что Изабель и тетушка Мэй со своими друзьями были каким-то образом причастны к этому и что их смерти не были напрасны. Ветер донес до меня смех Изабель, смех, который я знал всю свою жизнь. Он был таким звучным, в нем звенело столько радости и наслаждения жизнью, что у меня полегчало на сердце.

Когда мы подплыли, порта уже не было. Катер качался на мелководье, и за нами с берега пришел сампан. Пока мы подходили к берегу, о его борта бились обломки. От горевших зданий шел удушающий смрад, а воздух стал черным от огромных столбов дыма. Ветер разносил горячую золу, в которой еще попадались тлеющие угольки. У здания «Хаттон и сыновья» оторвало угол, открыв кабинеты на последнем этаже.

Меня толкнули вверх по каменным ступенькам, начинавшимся прямо у кромки воды. Я стоял на причале, пытаясь оценить и осознать масштаб разрушений. Все вокруг казалось обугленным. Дороги полностью провалились, машины разбросало взрывами; некоторые перевернулись на крышу, колесами в воздух, некоторые были раздавлены всмятку.

«Галифаксы» развернулись и заходили снова. Мы увидели, как у них из нутра падают черные яйца, сопровождаемые тонким свистом. Первое ударило в арсенал, и нас сбило с ног цепью взрывов от сдетонировавших боеприпасов.

Конвоир-японец вцепился в перила. Он вскрикнул, и в ту же секунду у него из груди вышел жуткий на вид кусок шрапнели в два фута длиной. Из горла хлынула кровь, он развернулся вокруг своей оси и упал. На ряд пакгаузов позади нас обрушились взлетевшие обломки, и по жестяной крыше, как дождь, забарабанила дробь. Стены из тонкого гофрированного железа прогнулись под их натиском и, сминаясь, обрушили крышу. До меня донесся звон сотен оконных стекол, разлетевшихся на мелкие, как порошок, осколки, наполнив воздух пылью, как от тщательно выбиваемого ковра.

Я распластался на земле между двумя перевернутыми бочками машинного масла. От пролетавших самолетов содрогнулась земля. А потом самолеты улетели.

Назойливый звон в ушах постепенно стих. Сначала я услышал свое дыхание, потом бешеный стук сердца. Когда я встал, ноги у меня были ватными. Горо удалось сохранить достоинство, даже когда он пытался сохранить равновесие. В его глазах я увидел то, что еще ни разу не видел ни в одном японце: поражение.

Он собрал своих солдат, и мы вместе начали утомительный путь по горящим дорогам. Остановив первую же машину, он вытащил из-за руля несчастного малайца и повез нас к зданию администрации. По пути я смотрел на лица жителей Пенанга. Надежда стерла усталость от японской оккупации. Плечи казались прямее, подбородки выше. Это неуловимое превращение меня порадовало.

В администрации все было спокойно. Здесь словно не слышали про бомбежку; возможно, ее сочли чем-то вроде прежних разрозненных вялых ударов.

Меня привели в кабинет Эндо-сана. Он смотрел в высокие застекленные окна на газон с бугенвиллеями. На блестящей траве сидела макака, поедавшая рамбутан, легко постукивая хвостом по земле. «Наверное, из колонии в Ботаническом саду», – отстраненно подумал я.

Я заметил, что волосы Эндо-сана сияли ярче, чем раньше. Он был одет в серую юкату, отделанную тонкой золотой строчкой, и черную хакаму.

– Вон, – приказал он Горо и сел за стол.

Я собрался с духом:

– Танака-сан, ваш друг детства, погиб.

Эндо-сан вздрогнул, не успев скрыть волнения.

– Как?

Я поведал обо всем, начиная от событий, повлекших столько напрасных жертв, до предсмертных слов Танаки. Эндо-сан смотрел на свои руки, лежавшие на столе. Наконец он произнес:

– Тебе не следовало оставлять Горо в живых. Он направил рапорт не мне, а в управление Саотомэ-сана. Этого можно было бы избежать.

– Значит, все было напрасно.

– Ты знаешь, почему арестован, – тихо сказал он.

Я кивнул.

– Что с моим отцом?

– Он в тюрьме.

– Вы же обещали о нем позаботиться, – сказал я, не сумев сдержать закипевший в голосе гнев. – Дайте мне его увидеть!

Он взял со стола документ.

– Ты обвиняешься в передаче военных и правительственных секретов триадам. Ты это признаешь?

Я не ответил, думая об отце.

– Какой триаде? Таукея Ийпа?

– Эндо-сан, это не имеет значения. Война проиграна. Вам пора вернуться домой.