– Ефрейтор Сольнев. Вот, наш лейтенант приказал доставить к вам окруженца. Он на нас вышел, когда мы в дозоре сидели.

Что ответил особист, Саше слышно не было, но ефрейтор Сашино оружие занес в землянку. До Саши донесся тихий разговор, из которого он не понял ничего.

– Сиди тут, утром с тобой разберутся.

Оба красноармейца ушли. Ничего себе порядочки! А если он убежит? Или еще того хуже – особиста прибьет?

Едва занялся рассвет, из-за брезента высунулась голова.

– Ты окруженец?

Саша вскочил.

– Я! Сержант Савельев.

– Зайди.

Вся землянка – два на два метра, низкая, темечком бревенчатый потолок задеть можно. На снарядном ящике едва теплится масляная плашка. На другом ящике сидит лейтенант. Ворот гимнастерки расстегнут, без ремня, волосы после сна всклокочены.

– Документы какие-нибудь есть у тебя?

Саша достал документы и передал их особисту. Тот пролистал их почти мгновенно и бросил на снарядный ящик.

– Почему в штатском?

– Обмундирование почти сгорело при бомбежке. А эту одежду в деревне выпросил.

– Это откуда же ты идешь?

– Из-под Пинска.

– Далековато! – присвистнул особист.

Он задал еще Саше несколько вопросов – где скрывался, как прибился к сорок четвертому стрелковому, где полк. Потом закурил, выпустил облако дыма.

– На труса и паникера, на агента немецкого ты не похож. Да приказ есть: кто вышел в одиночку, не в составе своего подразделения, отправлять в сборный лагерь, на фильтрацию. Особист пожал плечами: – Потому подожди у входа.

Саша сидел часа два, пока не появился боец – явно из комендантского взвода. Этих служак сразу можно узнать. Не в ботинках с обмотками, а в сапогах. И ремень не солдатский, брезентовый, а командирский, кожаный.

Он зашел в землянку и вышел с пакетом в руках.

– Ты окруженец? Пошли. Только ни шагу в сторону – стрелять буду.

Боец демонстративно поправил на плече ремень карабина.

– Руки назад! Шагай!

Саша сложил кисти рук за спиной и пошел. Что-то уж больно на зэка похож, по меньшей мере. Встречные поглядывали на них с любопытством, а конвоир при встрече с посторонними демонстративно покрикивал: «Живее давай!» Власть свою показать хотел. Саша таких уже встречал – ничтожество.

Часа через два они дошли до фильтрационного лагеря. Чистое поле, обнесенное колючей проволокой. «Лучше бы ее на передовую отправили – для заграждений от настоящего врага», – покосился на проволоку Саша.

Внутри периметра находилось сотни полторы людей в гражданской одежде и в форме всех родов войск. На двух противоположных углах лагеря – вышки с часовыми. У ворот, справа от них – длинный барак. Туда конвоир и повел Сашу.

– Лицом к стене, стоять!

Сам же, постучав, вошел в комнату, а выйдя, приказал:

– Заходи!

Саша вошел, представился:

– Сержант Савельев.

Сидевший за столом младший лейтенант заорал:

– Какой ты сержант, где твоя форма? Ты арестованный!

– В чем моя вина, за что арестовали?

– Вопросы здесь задаю я! И дышать ты будешь через раз и только с моего разрешения!

Саша молчал. Похоже, он попал в неприятную историю.

Особист закурил и пустил струю дыма в лицо Саше.

– Лучше сразу сознавайся, кем и когда завербован и с каким заданием шел в нашу армию?

– Меня никто не вербовал, я к вам с боем прорывался.

– Так рвался вернуться, что форму бросил? Ты еще пожалеешь об этом!

О чем он должен пожалеть, Саша не понял.

Допрос шел часа два. Вопросы, однообразные и тупые, повторялись с вариациями. Саша или вообще молчал или все отрицал.

Лейтенант стукнул кулаком в стенку. Вошел рядовой. На воротнике – петлицы василькового цвета. Тоже из энкавэдэшников.

– В лагерь его, попозже еще допросим.

Сашу отвели за колючую проволоку.

Люди сидели на земле, ходили. Лица у всех были хмурые. Особо радоваться было нечему. Каждый переживал – как-то оно все повернется? Ведь вчера за периметром расстреляли двух красноармейцев, заподозренных в трусости и оставлении поля боя.

Саша уселся на землю. Хорошо хоть, что тепло и дождя нет, иначе укрыться было бы негде.

Лежавший по соседству боец в поношенном изодранном реглане спросил:

– Браток, закурить не найдется?

– Извини, не курю.

– Тебе повезло. Есть охота, но голод терпеть можно, а вот курить хочется – сил нет терпеть.