— Конечно, но я все же предпочитаю их замазывать.

— Ну а что еще не ладится?

— В остальном порядок. Выдаю дочь замуж. Последнюю.

— Поздравляю. Небось доволен, а? Теперь они у тебя все пристроены.

— Признаюсь тебе, я и не думал, что ей это удастся.

— Вот видишь, никогда не надо отчаиваться.

— О, я и не отчаивался. Просто за нее переживал.

— Конечно, ясное дело.

— Вот так-то. Теперь останусь на своей барже совсем один.

— Надо бы заглянуть к тебе как-нибудь на днях, но, знаешь, при моих делах…

— Вот как раз об этом я и хотел с тобой потолковать.

— Странно, с чего это тебе вздумалось толковать о моих делах.

— Сейчас поймешь.

— Да уж хотелось бы!

— Так, значит, теперь я останусь на своей барже совсем один. Придется самому стряпать, стирать белье, штопать носки, драить палубу, словом, заниматься такими делами, от которых меня воротит, поскольку дела эти в чистом виде бабьи. Понимаешь, куда я клоню?

— Хотелось бы поподробнее.

— Ты, случаем, не знаешь какую-нибудь молодую особу, ну, не первой, конечно, молодости, которая смогла бы заняться всем этим — кухней, бельем, носками, палубой? Заметь, я вовсе не собираюсь трахаться с ней, — нет, нет, она мне нужна только для таких вот дел, как я тебе уже сказал: сварганить чего пожрать, выгладить да починить шмотье, баржу содержать в полном ажуре. На флоте, сам знаешь, — чистота первое дело.

— А почему бы тебе не обратиться в бюро по найму?

— При той репутации, что мне приписали?!

— Ты думаешь, об этом еще кто-нибудь помнит? Да все уже быльем поросло.

— Видать, не поросло, коли нашелся гад, что пишет гадости на моей загородке.

— Да ну, выдумки.

— Какие же выдумки! Там ясно написано.

— Я бы тебе все же посоветовал бюро по найму.

— А я подумал: небось среди твоих знакомых девиц немало найдется таких, что предпочли бы мою баржу аргентинскому борделю или нефтяному гарему.

— Вот тут-то ты и промахнулся. Какое будущее ты можешь им предложить? Их же тошнит от одного только слова «работа», уж можешь мне поверить.

— Не скажи, не скажи! Я ведь ничего такого страшного не требую: только лишь надраить бак и ют, связать пуловер, поставить выварку на плиту да купить картошки в супермаркете, всего и делов-то! Думается мне, это будет приятнее, чем пропускать через себя целые кучи гаучо или ублажать занудливого шейха-многоженца.

— И опять же ты промахнулся. Из всех этих девчонок, что проходят через мои руки, я иногда оставляю некоторых здесь и подыскиваю им настоящую синекуру…

— Ну вот им и одна из них!

— …но они сами буквально в ногах у меня валяются, чтобы я отправил их куда подальше. Прямо колонизаторши какие-то!

— Да не колонизаторши они, а идиотки, эти твои бабы. Ты им сам мозги пудришь. Ну хоть один-то разок постарайся, найди мне такую, которой ты скажешь правду, а именно: что моя баржа — «приют невинный и священный», и жить на ней в тысячу раз приятнее, чем заниматься стриптизом в какой-нибудь тропической дыре.

— Стоп, стоп! Я тропические дыры не снабжаю. Я поставляю контингент только в самые что ни на есть престижные кабаре.

— Ну а моя баржа — местечко престижнее некуда. Тут на днях заходил инспектор по судовым налогам, так он меня обнадежил, что очень скоро «Ковчег» перейдет в трехякорную категорию «А».

— Ну, поздравляю! — восхищенно говорит Альбер.

— Ты мне друг или не друг? — спрашивает Сидролен.

— Как ты можешь в этом сомневаться? — возмущается Альбер.

— Тогда подыщи то, что требуется.

— Трудновато будет.

— Да чего там! Пойдешь на авеню дю Мэн…

— Ты меня еще учить будешь!

— …высмотришь девицу, которая выходит из Авраншского поезда, и скажешь ей: «Мадемуазель, у меня есть на примете одна баржа — не баржа, а конфетка! — там надо будет слегка прибираться да кой-чего сварить, зато вы сможете целыми днями загорать на солнышке и глазеть на гребцов из спортклуба, — красивые парни! И это будет чистая правда, а ей не придется потеть на борту какого-нибудь либерийского сухогруза, что плывет к чертям на кулички.

— То, о чем ты меня просишь, как-то не вяжется с моими принципами.

— Что для тебя важнее: принципы или дружба?

— Ладно, ладно. Эй, где ты там, Онезифор?

Человек в каскетке черного сукна в белый горошек медленно осуществляет ротацию на тридцать семь градусов вокруг собственной оси.

— Дай-ка нам пузырек шампуня, — приказывает Альбер, — моего личного. Это, видишь ли, то самое, — разъясняет он Сидролену, — что пьют Ротшильды, Онассисы и прочие люди нашего круга.

Онезифор открывает крышку погреба и исчезает.

— Вот еще что, — говорит смущенно Альбер, — мы с тобой не затронули вопрос…