— Возражения не принимаются, Франсуа. В конце концов глава миссии — я, значит, мне и принимать решения, — примирительно улыбнулась она ему и вернулась в свою комнату. — Как дела? — спросила Жерома.

— Ранение поверхностное, мадам. По касательной царапнуло, — ответил тот, накладывая на рану Нассири повязку.

— Сущая ерунда, я же так и сказал с самого начала, — машинально пробормотал раненый, но безысходная грусть в глазах выдавала, что его мысли сейчас далеко. И действительно: стоило Джин приблизиться, как он снова заговорил о том, что волновало его сейчас больше всего: — Я не понимаю, Аматула! Как они посмели обстрелять нас?! Они же знали, что в машине только я и тяжело больной юноша со старухой-матерью! И что все мы безоружны и не сможем себя защитить! Мне словно в сердце выстрелили, Аматула…

— Они выполняли приказ своего насмерть перепуганного начальства, — вздохнула Джин. — Представляете, Сухраб, какой резонанс в обществе вызовет доставка в миссию Красного Креста больного, зараженного полонием?! К тому же полонием, предназначенным для военных целей. Уверена, кстати, что они стреляли не для того, чтобы только попугать вас, а для того, чтобы убить. И сейчас наверняка очень сожалеют, что промахнулись.

— Но что же нам теперь делать? — растерянно взглянул на нее доктор.

— Ждать, — просто ответила Джин. — Лечить Али и ждать. Рано или поздно ваши преследователи явятся сюда и огласят свои требования. Вот тогда и узнаем, чего они хотят. Об одном прошу, Сухраб, — понизила голос Джин, — не верьте ни одному их слову и не соглашайтесь ни на какие их предложения, даже самые заманчивые! Обманут. Кстати, вы успели связаться с семьей?

— Да, еще там, в госпитале, — кивнул Нассири. — Сказал Парванэ, так зовут мою жену, чтобы немедленно собирала всех членов семьи и ехала с ними во французское посольство. А теперь вот то и дело набираю номера то жены, то сына, но ни один из них не отвечает, — сокрушенно развел он руками. — Моя Парванэ — редкая копуша, всегда долго собирается. А я тут переживай за них…

— Будем надеяться, что они уже на месте, — успокаивающе похлопала его по плечу здоровой рукой Джин. — Я звонила в Женеву, проволочек возникнуть не должно. Если ваши родственники не позвонят сами, чуть позже я свяжусь с французским послом, и мы всё узнаем. А сейчас мне надо идти к Али…

— Я с вами, Аматула, — оживился Нассири. — Вам трудно будет управляться с ним одной рукой.

— У меня тут много помощников.

— Нет, ханум, позвольте и мне принять участие в судьбе юноши, — проявил Нассири настойчивость.

— Ну что ж, — сдалась Джин, — надевайте защитный костюм и приходите.

Самой ей облачиться в защитную экипировку без помощи Марьям, да еще с одной действующей рукой, было непросто, но, стиснув зубы, Джин справилась с этим. Затем, опираясь на руку Кристофа, направилась к больному и уже издалека увидела его мать: Самаз поджидала её у входа в палату сына. Как только Джин приблизилась, женщина бросилась к ней и, упав на колени, обхватила за ноги. От слабости и неожиданности Джин пошатнулась; Кристоф удержал её, взяв под локоть.

— Поднимитесь сейчас же, Самаз, умоляю! — воскликнула Джин.

— Их всех умертвили, всех… — Самаз запрокинула голову вверх, её сухонькое, испещренное морщинами и измученное страданиями личико было залито слезами. — Всех, госпожа, всех до единого! Я была в коридоре и видела всё собственными глазами! Они даже не прогнали меня, потому что, видимо, собирались умертвить позже и меня вместе с сыном. Потому и не боялись, что я смогу рассказать кому-нибудь об их жестокости…

Подошли Жером и доктор Нассири.

— Пожалуйста, помогите госпоже Самаз встать, — попросила Джин санитара.

Жером подхватил женщину под руки:

— У нас так не принято, госпожа. Вы смущаете доктора.

— Вся наша надежда теперь только на вас, ханум, — коснулась Самаз защитной перчаткой рукава Джин. — Мы с сыном живы до сих пор только благодаря вам и доктору, — она бросила благодарный взгляд на Нассири. — Его бы, я уверена, тоже живым оттуда не выпустили. Чтобы никому ни о чем не поведал. Они уже направлялись к палате Али, когда доктор шепнул мне, что вы, ханум, готовы спрятать нас. Вы нам посланы самим Аллахом, ханум! — Слезы снова ручьем хлынули из глаз женщины, и она, обмякнув, повисла на руках Жерома.

— Успокойтесь, Самаз, — ласково погладила её Джин по защитной шапочке. — Здесь вам ничто не угрожает. Однако нам с доктором Нассири пора идти к вашему сыну, пришло время очередной процедуры. Жером, — обратилась она к санитару, — пока мы с доктором будем заняты, позаботьтесь, пожалуйста, о госпоже Самаз. Отведите её в комнату отдыха, напоите горячим чаем… Впрочем, не мне вас учить.

— Всё сделаю, мадам, — кивнул тот. — Идемте со мной, госпожа Самаз.

Уставшая и ослабевшая женщина покорилась, и Джин с Нассири несколько мгновений молча смотрели ей и санитару вслед. Потом Нассири глухо произнес:

— Признаться, ханум, я только сейчас, со слов Самаз, узнал, что вы и меня спасли от верной гибели. Странно, но там, в госпитале, мне такая мысль даже не пришла в голову… — Он тяжело вздохнул. — Получается, что простая безграмотная женщина оценила ситуацию точнее и дальновиднее, чем я со всеми своими учеными степенями. Как мог я быть таким наивным?! — сокрушенно обхватил он голову руками.

— Самаз почувствовала опасность женской интуицией и материнским сердцем, — успокоила его Джин. — Вы ведь привыкли искать во всем логику и рациональность, а любая диктатура к голосу разума как раз глуха. В своих действиях палачам свойственно руководствоваться самыми примитивными инстинктами.