Пытаясь сохранить кости, пучки волос, черепа возможно полнее, этим участком занялся целиком я сам. Грязные ручьи обегают по вырытым струями ложбинкам, но размыв идет медленно, а тут еще сверху наползают и наползают большие оттаявшие участки дерна, забирая вновь и вновь только что отмытую стенку. Комарам, между тем, одна забота: не имея возможности пробиться под смазанную репудином сетку шляпы, они, как клопы, пробираются поодиночке за пазуху, особенно под раструбы брезентовых рукавиц, и вдруг неожиданно впиваются в запястье.

За вторым черепом мамонта из породы начинает показываться чья-то оскаленная желтоватым клыком черная морда. Еще несколько усилий, и становится ясно, что это голова огромной росомахи. Труп зверя лежит, или «сидит», на спине, зажатый между ребрами, лопатками и черепом мамонта. Передние лапы хищника одеты, как и голова, черной жесткой шерстью и молитвенно сложены накрест, как у покойника. От туловища осталась лишь голая кожа, прикрывающая скелет.

В этом месте густой завал мамонтовых костей круто обрывается и уходит куда-то вглубь склона яра. Справа, т. е. ниже по течению, этот завал граничит с мутной толщей льда, в котором обнаруживаются только единичные кости: обломок ребра, атлант молодого мамонта, а также трупик белой куропатки в летнем пере. Такой мутный и грязный лед формируется обычно в результате натеков воды — типа наледи — или из снежных надувов, а также в грунтовых трещинах. Завал из костей мамонтов образовался, вероятно, естественным порядком в результате сползания и надвига их со склона оттаявшего грунта.

Но что если этот завал — дело рук человеческих, как на стоянках каменного века в долинах Днепра, Десны и Дона!? Возникает и множество других вопросов. Откуда, например, взялась росомаха: погибла ли она в драке с волками из-за лаковых кусков замерзших мамонтов, или ее убитую заложили в костяной саркофаг первобытные охотники с обрядовой целью? Наконец, быть может, она погибла от какой-нибудь инфекции, пообедав на мамонтовом кладбище? На всякий случай, предлагаю я, полезно пригласить микробиолога взять пробы древних микробов, и мои коллеги быстро соглашаются с этим.

Нашим геологам на пятый день уже наскучила мойка косточек, и они, отобрав пробы лессов для споропыльцевого анализа, были готовы разлететься в Магадан и Якутск. Расставание не обходится без маленьких конфликтов. Каждому побывавшему здесь хочется захватить с собой сувенир, причем не какой-нибудь, а именно бивень, хотя бы и небольшой. Приходится терпеливо убеждать ученую публику, что бивни должны составлять неотъемлемую часть биологической, а не потребительской коллекции, которая должна изучаться в дальнейшем целиком, для получения соответствующих выводов. Наконец, прилетевший вертолет быстро уладил все претензии.

Итак, мы остаемся в ограниченной, но более целеустремленной партии. Мои ближайшие помощники — это Геннадий, якуты Петя Лазарев и Егор Морунов, два русских студента из Якутска и Володя — «бич» родом из Москвы, отчисленный из какой-то геофизической партии и приобщенный к Берелеху доброхотом Русановым. У нас обильные запасы продовольствия, неплохое для лета снаряжение и отличные перспективы.

Самым деятельным и толковым членом нашей экспедиции был безусловно пожилой якут Гоша — Егор Морунов. Он ни минуты не сидел без работы и умел делать в лагере все без исключения — от выпечки оладий до наладки сетей и лодочных моторов. Учитель биологии средней школы из-под Якутска Морунов был зачислен в экспедицию поваром, но вскоре резонно заявил, что не намерен все время варить уху и жарить оленятину, а хочет повышать свою квалификацию биолога.

В противоположность Егору наши студенты-рабочие оказались довольно ленивыми. Экспедиционная жизнь интересовала их с точки зрения летнего отдыха и заработка. Володя Бич, проявивший вначале большую энергию и даже техническую сметку, очень быстро утратил интерес к работе, а начал заниматься личным благоустройством в лагере и каким-то таинственным сочинительством по ночам, и, сидя на жестяной печке с блокнотом и карандашом, часами наигрывал скрипучие мелодии. По утрам после многократной побудки он появлялся из отдельной утепленной палатки сонливым и мало способным к осмысленным действиям. Молодому начальнику якутской группы Пете Лазареву было немало хлопот с этим типичным бичом.

Наши раскладки костей «по сортам» протянулись по приступочкам склона уже на сотни метров. Размывы склона брандспойтами интенсивно продолжались. Дерн также продолжал сползать на подготовленные обнажения. В вертикальной стенке теперь отчетливо виднелись два слоя. Верхний на глубине 2.5 м содержал скопление ветвей и корней кустарников, нижний на глубине 3.5 м — разломанные кости, зубы, бивни. Стекающие обратно в речку потоки прорезали по ледовым жилам узкие вертикальные колодцы и щели под нашими ногами глубиной в 5—6 м.

Передав брандспойт Володе Бичу, я полез осмотреть одно из скоплений древесного хлама в верхнем слое. Среди черных ископаемых корней тальника и камыша извивался кусок какой-то проволоки диаметром около 2 мм. Проволока была черно-бурой, как бы с изоляцией, длиною около метра, легко гнулась и в то же время слегка пружинила. Подавив изумление, я смотал ее и запихнул в карман, рассчитывая исследовать в лагере. Нужно было убедиться, что она не попала в слой по трещине, будучи смыта с верхней площадки обрыва. Там, наверху, мог когда-то располагаться бивуак какой-нибудь экспедиции. В конце рабочего дня моток был положен на скамеечку у моей палатки вместе с редкостными образцами костей. К тому моменту, когда я собирался его исследовать, он исчез, «испарился» самым таинственным образом. Такова уж судьба предметов, происходящих от неведомых пришельцев из космоса!