Но ведь народ может все изменить. Право на его стороне, и деспоты, угнетающие народ, попирают это священное право; их деспотическая власть в самом существе своем противозаконна. Народ обладает и несокрушимой силой; надо суметь лишь воспользоваться ею.

Марат дает в своем сочинении ряд практических советов народу, как обеспечить успех восстанию.

«Если восстание решено, оно не приведет ни к какому успеху, если не станет всеобщим». Это одно из важнейших условий победы народа. Восставшие должны оставаться сплоченными, они не должны допустить, чтобы силы народа были разъединены, к чему будут стремиться угнетатели. Народ, подняв восстание, должен идти решительно, не останавливаясь на полпути, без колебаний. Марат предупреждает: когда народ проявляет «малую решимость, вопли его встречают с презрением». Особенно опасны и гибельны иллюзии, которые даже восставшие с оружием в руках народы питают к государям. «Похожие на детей, боящихся поднять руку на отца, они (народы — А. М.) часто опускают оружие. Государь же со своей стороны никогда не проявляет никаких отцовских чувств, видит в восставших подданных лишь мятежников и, пока безжалостно их не раздавит, не обретает уверенности в осуществлении своих намерений».

Марат подробно рассматривает и анализирует все возможные случаи, когда народ не соблюдает всех необходимых условий для победы восстания и когда в силу этого его усилия разорвать цепи рабства становятся тщетными.

Он резюмирует итоги этого анализа кратким обобщающим выводом: «Когда усилия народа утвердить свою свободу недостаточны, усилия эти только еще больше скрепляют его порабощение».

Страницы его книги, посвященные задачам вооруженного восстания, — единственные во всей политик ческой литературе восемнадцатого столетия.

Конечно, в суждениях Марата о вооруженном восстании, как и во всем его сочинении, есть немало противоречивого. Нетрудно по авторскому замыслу книги установить, что Марат вовсе не ставил перед собой задачи дать исчерпывающее или сколько-нибудь полное определение задач и целей вооруженного народного восстания.

Кто из писателей Просвещения или, возьмем еще шире, из литераторов восемнадцатого столетия ставил-конкретно практические задачи революции, задачи вооруженного восстания?

В огромной литературе этого столь богатого талантами столетия ни у одного автора середины века нельзя найти трактовки вопросов революции как практической задачи.

В пятидесятых-семидесятых годах, во всяком случае до восстания населения английских колоний в Америке против британской короны, о революции писали весьма редко и крайне осмотрительно. Если о ней и говорили, то только полунамеками, в неопределенной и уклончивой форме; ее предпочитали не называть по имени, а если называли, то чаще всего подразумевали лишь некий комплекс больших общественных перемен.

Конечно, передовые люди во Франции знали крамольное, проникнутое бунтарским духом сочинение священника Жана Мелье, безбожника и материалиста, воскрешавшего старый дух тираноборцев. Рукопись бедного кюре из Этрепиньи и Баллев в Шампани, умершего в 1729 году в полной безвестности, увидела свет лишь в 1742 году, когда ее издал в извлечениях Вольтер. Но знаменитый философ, «дрожавший от ужаса», по собственному признанию, при чтении этого бунтовщического сочинения, исключил из него все казавшееся ему слишком опасным.

Десятью годами позже «Завещание» Жана Мелье в более полном виде издал выдающийся французский философ-материалист Гольбах, тайный автор «Системы природы». Но и в кругу французских философов-материалистов, в салоне барона Гольбаха, объединявшем цвет передовой французской общественной мысли, судили обо всем, но острых политических тем избегали.

«Патриарх» французского Просвещения, проницательный и дальнозоркий Вольтер, даже в своем фернейском уединении не мог не чувствовать приближения революции. Он не раз говорил о неизбежности революции, но говорил не с сочувствием и надеждой, а с нескрываемым страхом.

Жан Жак Руссо в своих философско-политических трактатах «Происхождение неравенства», «Общественном договоре» в ходе теоретических рассуждений приходил к оправданию революции. Если деспотизм нарушает общественный договор, то народ вправе поднять революцию. Руссо даже полагал, что революция окажет целебное, оздоровляющее влияние на общество.

Но Руссо никогда не ставил вопроса о революции как практическую задачу. Для него революция оставалась общим теоретическим понятием. Каково ее конкретное содержание, как она действует, каковы ее средства борьбы? — эти вопросы даже не вставали перед Руссо, ибо революция в его рассуждениях оставалась чистой абстракцией.

Марат многое взял от Руссо, как и от некоторых других своих французских предшественников — социологов. Но наиболее существенное отличие его книги от всех наиболее прославленных сочинений писателей Просвещения — в ее революционном духе.

«Цепи рабства» — это книга, на страницах которой уже чувствуется дыхание приближавшейся революции. Для Марата революция не гипотеза, не теоретически допустимое изменение общественного устройства, не сумма каких-то реформ или государственных преобразований. Это обязанность, долг народа, единственное средство, его спасения.

Марат не теоретизирует, не рассуждает по поводу революции; кажется, он не употребляет в своей книге даже самого этого слова. Но зато он обозначает в самых точных, можно даже сказать, будничных выражениях, как она должна действовать.

Марат хорошо знает, кто может и должен совершить революцию. Это народ. И советы, которые он дает о том, как успешнее провести вооруженное восстание, — это и есть решение практических вопросов революции.

В этой глубокой убежденности необходимости, спасительности вооруженного восстания как единственного средства избавления народа от цепей рабства, в сугубо практическом, трезвом, даже деловом подходе к конкретным задачам вооруженного восстания — своеобразие, оригинальность произведения Марата, отличавшая его уже тогда — в 1774 году — от всех остальных писателей передовой общественной мысли.