Пели вместе под гитару. В садике иногда кое-чем занимались. В кино раза четыре ходили. В шашки Коська научился играть.

Совсем не узнать стало Коську. Приоделся. К сапогам стал привыкать, мылся каждый день, волосы под польку подстриг. Митька Ежик его на улице встретил – не сразу узнал.

– Ты что, – спрашивает, – с фартом? Воруешь?

– Нет, – говорит Коська. – Ошибся маленько. Я теперь не вор, а пролетарий.

Но все-таки дал Ежику двадцать копеек на папироски. Потому что, хоть он, Митька, и вор, а курить ему нечего. А Коське не жалко. Тем более что сам он курить бросил: дядя Костя этого не любит, говорит: буржуазная привычка.

Вот жили они так месяц или полтора. А потом вдруг видит Коська – дядя Костя скучный ходит. Сядут обедать – он не говорит, думает о чем-то. Придет с работы:

– Ну как, новенького ничего?

– Нет, – говорит Коська. – Все по-старому.

Походит дядя Костя по комнате, походит, по стеклу постучит.

– Ну, а твои как дела?

– Дела идут, контора пишет, – говорит Коська.

Смеется Коська, шутит, а самому не смешно.

– Так, так, – говорит дядя Костя. – Это, брат, очень хорошо, что контора пишет. А мне вот она не пишет.

А один раз посмотрел на Коську и говорит:

– Растешь ты, парень. Вот что я думаю: в школу тебе надо определяться.

Испугался Коська:

– В интернат?

– Ну, это не обязательно. Это мы обмозгуем.

Приуныл Коська. Думает: «Надоел я ему, вот он и хочет на учебу меня определить».

А дядя Костя сказал и забыл, о чем сказал. С Коськой он ласковый, шапку ему купил с ушами и с тесемками, а только видит Коська, что он не о нем, а о чем-то другом думает. Ночью дядя Костя спать перестал. Поспит немножко, проснется и опять не спит. В сени часто выходит, воду пьет. Или свет зажжет, лампу газетой прикроет, чтобы Коське спать не мешала, сидит и читает что-то.

И вот – уж зимой дело было – приходит раз Коська с работы и видит: в замочную дужку на входных дверях бумага какая-то всунута. Удивился Коська, посмотрел, а это письмо, конверт. На конверте – марка, печать стоит, адрес и маленькими буковками написано: «Константину Игнатьевичу Ходоровскому». А, это дядю Костю так зовут – Константин Игнатьевич Ходоровский.

Взял Коська письмо, пощупал, понюхал. На свет посмотрел. Но, конечно, читать не стал, спрятал.

Дядя Костя приходит:

– Ну, что новенького?

– Новенького ничего, – говорит Коська, – а придется вам плясать, дядя Костя.

– Это с какой же мне радости плясать?

– Угадайте.

– Не знаю.

– Письмо для вас получено.

– Ну, брат? Врешь! Покажи!..

Смешно даже: как маленький обрадовался дядя Костя. Схватил письмо – и к окну. Конверт растормошил, бумагу вытащил и читает. Читает и смеется. Даже брови у него на лоб полезли.

Коська постоял, посмотрел, вздохнул и в сени вышел. Дверь тихонько притворил, взял нож, лучину стал щипать.

Слышит – дядя Костя зовет его:

– Кось!

– Ну?

– Ты что там делаешь?

– Ничего. Лучину готовлю.

– Успеешь. Иди сюда.

Вошел Коська. Опять ходит дядя Костя по комнате. Но только теперь он веселый ходит. Руки в карманы засунул. Большие шаги делает. Помолодел даже как будто.

– Ну вот, – говорит, – и я дождался. Теперь и мне контора пишет.

Коська постоял, помолчал.

– А что, – спрашивает, – хорошее пишут?

– Очень даже хорошее.

Потом говорит:

– Так, как же, брат, сплясать тебе?

– Нет, – говорит Коська. – Не надо. Ведь я пошутил это.

– А то я могу. Пожалуйста. Я даже вприсядку могу, если желаешь.

Еще немного времени прошло. Как-то – под самый Новый год дело было – доклеивал Коська остатки афиш.

Вечерело, снег падал.

Бегал Коська от столба к столбу, ведерком размахивал, торопился. Завтра праздник, надо печку истопить, в комнате прибраться да в лавку еще за керосином сбегать.

Только приклеил Коська последнюю афишку, слышит, сзади кто-то подошел и через плечо его афишку читает:

– В чет-верг пер-во-го ян-ва-ря гранди-оз-ный бал-мас-карад.

Голос тоненький такой – как у птички.

Обернулся Коська и обомлел.

Стоит перед ним девчонка, однолетка его или чуть побольше. У девчонки нос кверху вздернут. Глаз левый прищурен – смеется, что ли?

Точь-в-точь портрет, что украл когда-то Коська на вокзале и продал за три рубля бородатому дяде Косте. Портрет и сейчас над дяди Костиной койкой висит. Только у этой девчонки галстук из-под заячьей шубейки выглядывает красный, а не черный, и глаза голубые и щеки румяные, а не серые, как на том портрете.