– Не может быть!..

– Я же вам говорю, своими глазами видел.

– А вы что, собственно говоря, восстание в Москве видели или сообщение об этом?

– Да… сообщение…

– Ведь вот Фомы неверные, – бормочет Ленькин сосед-бородач. – Радоваться надо, а они – «чепуха» да «не может быть»…

– А что на улицах?

– На улицах еще не совсем спокойно. Постреливают. Но, по всей видимости, сопротивление большевиков уже сломлено.

– Да, да, сломлено, сломлено, – бубнит Ленькин сосед, и опять у Леньки появляется желание схватить этого человека за бороду.

Минуты идут, а мать не возвращается.

За Ленькиной спиной кто-то взволнованным, дрожащим и даже всхлипывающим голосом говорит:

– Простите, но это гадко! Это ужасно! Я не могу забыть. У меня до сих пор в глазах эта сцена!..

– На войне, как на войне, уважаемый!

– Извините! Нет, извините! Это не война. Это называется иначе. Это убийство из-за угла.

– Ну, знаете, советовал бы вам все-таки выражаться поосторожнее!.. Проявление патриотических чувств народных масс называть убийством!..

– Да, да! И повторю, милостивый государь… Я старый русский интеллигент, старый земский деятель, ни малейших симпатий к большевикам не питал и не питаю, но я должен вам сказать, что это – убийство, подлое, гнусное, грязное убийство…

– Простите, о чем там речь? – спрашивает кто-то.

– Да видите ли, с председателем Ярославского исполкома Закгеймом не очень, так сказать, гуманно поступили. Казнили на улице без суда и следствия.

– Да… Казнили… Но как, как? Выволокли из квартиры на улицу, полуодетого, и зонтиками, зонтиками – по голове, по спине, по лицу… Молодые женщины, дамы, интеллигентные, миловидные…

– Эй, вы! В пенсне! Довольно вам разводить истерику! – кричит кто-то из дальнего угла.

Ленька сидит с ногами на ящике, ежится, кутается в мамино пальто и, зажмурившись, представляет себе эту страшную картину: полуодетого, сонного человека выталкивают, выволакивают на улицу, и нарядные дамы бьют и насмерть забивают его летними кружевными зонтиками…

Бородатый Ленькин сосед расстегнул саквояж, расстелил на коленях салфетку и с аппетитом, не спеша поедает толстые бутерброды, макает в бумажку с солью облупленные крутые яйца, пьет из бутылки молоко. Ленька уже давно хочет есть, но почему-то на эти бутерброды, яйца и молоко он смотрит с отвращением.

«Мама!.. Где же мама? Куда она пропала?»

И словно в ответ на этот вопль его души, где-то в дальнем углу подвала раздается знакомый глухой и встревоженный голос:

– Лешенька! Сынок! Мальчик! Где ты?..

– Здесь я!.. Мамочка, мама!.. – кричит он и чувствует, что голос его срывается…

Александра Сергеевна с трудом проталкивается к нему. В руках у нее одеяло, подушки и крохотный узелок с вещами.

– Почему ты так долго? – бормочет Ленька. – Где ты была? Я уж думал…

– Ты думал, маленький, что меня убили? Нет, мой дорогой, слава богу, как видишь, я жива. Но, представь себе, какой ужас, – пока мы с тобой сидели тут, нас дочиста обокрали!..

– Кто?!

– Откуда же я знаю, кто? Нашлись какие-то бессовестные, бессердечные люди, которые воспользовались несчастьем ближних и унесли буквально все, что было в номере. Осталась только всякая мелочь на туалете – гребенка, пудреница… немножко провизии… Да в шкафу я разыскала, на счастье, твои штанишки и сандалии.

– А шинель?

– Я же говорю тебе, – ничего нет: ни шинели, ни фуражки, ни моих калош, ни чемодана…

– Эх, народ! – смеется Ленькин сосед, заворачивая в салфетку остатки завтрака и пустую бутылку из-под молока. – Ловко работают! Молодцы ребята!

– Постойте, это что же значит? – говорит кто-то. – У меня же в номере все вещи остались!

– Боже мой! А у меня полтора пуда крупчатки и вот такая банка прекрасного вологодского масла!

Среди обитателей подвала поднимается паника. Многие устремляются наверх в надежде спасти хоть что-нибудь из оставленного имущества.

– Мама, – говорит Ленька, – а где же этот… клетчатый, с которым ты ходила?

– Ты спрашиваешь о молодом человеке, который провожал меня наверх? – говорит Александра Сергеевна почему-то очень громко, как будто для того, чтобы ее услышали и другие, а не только Ленька. – Он сказал, что идет в город – разыскивать своего дядю. Его дядя – владелец писчебумажного магазина – где-то, кажется, на Казанском бульваре.

– Дядя… Магазин, – бормочет, прислушиваясь, бородач. – Я бы такого племянника за дверь выставил. Нахал этакий! А еще, оказывается, из приличной семьи юноша…