Ленька порылся за пазухой и вытащил бумажный сверток.

– Это что? – спросил Сашка.

– Генрих Гейне, – протянул Ленька жалким голосом и в темноте грустно улыбнулся.

Он скомкал один лист и поджег его. Пламя лизнуло бумагу, погасло, задымилось и снова вспыхнуло.

– Двигайся сюда, – сказал Ленька.

Сашка подвинулся.

Они сожгли почти весь перевод Гейне, когда на лестнице раздались шаги. Ленька обжег ладони, в мгновение погасив костер.

В отверстие снова просунулась рука с фонарем и на этот раз уже две головы. Раздался голос Сашкеца:

– Эй вы, гуси лапчатые! Вылезайте!

Пыльников и Пантелеев прижались к стене и молчали.

– Ну, живо!

– Лезем, – шепнул Ленька.

По одному они вылезли через отверстие на лестницу. Вылезли заспанные и грязные, облипшие мокрой мочалой и соломой.

Ничего не сказали и стали спускаться вниз.

Сашкец и Мефтахудын проводили их до ворот. Сашкец стоял, всунув рукав в рукав, и ежился.

– Нехорошо, дядя Саша, – сказал Пыльников.

– Что ж делать, голубчики. – распоряжение Виктора Николаевича, – ответил Алникпоп. И, затворяя калитку, добавил: – Счастливо!

На улице было холодно и темно.

Фонари уже погасли, луны не было, и звезды неярко мигали в просветах туч.

Сашка и Ленька медленно шли по темному большому проспекту. Прошли мимо залитого огнями ресторана.

– Сволочи, – буркнул Сашка.

Это относилось к нэпманам, которые пировали в этот поздний ночной час.

Ребята уже чувствовали голод.

Дошли до Невского. На Невском ночные извозчики ежились на козлах.

– Идем назад, – сказал Ленька.

– Стоит ли? – протянул Сашка. – Все равно спать не дадут.

– Ни черта, идем.

Снова пришли к зданию Шкиды.

Предусмотрительный Мефтахудын закрыл ворота, пришлось пролезать сквозь сломанную решетку, запутанную колючей проволокой.

Никем не замеченные, залезли под лестницу и заснули.

Утром по привычке проснулись в восемь часов. Когда вышли во двор, в Шкиде звонили к чаю. Нежаркое солнце отогревало землю, роса на траве испарялась легким туманом.

За дровами, с веревкой и топором в руках, вышел Мефтахудын. Он вытер ладонями лицо, посмотрел на восток и зевнул.

Увидев мальчишек, подошел.

– Что, в флыгэли начивали?

– Нет, – испугался Сашка. – Нет. Мы не в флигеле…

Мефтахудын засмеялся.

– Знаем я, сам видел, как лезли.

Потом посмотрел на небо и добавил:

– А минэ што – жалко, что ли. Я свой дэла сдэлал.

Ленька хлопнул татарина по плечу.

– Знаю!

Когда Мефтахудын ушел, он предложил:

– Пойдем в Шкиду…

Они поднялись в школу и прошли на кухню… Староста и дежурный напоили их чаем, позвали Янкеля и Япошку.

– Ну как? – сочувственно спросил Японец.

– Плохо, – ответил Ленька. – Больше гопничать нельзя. Холодно.

– Д-да, – протянул Янкель. – А вы все-таки поскулите у Викниксора, – может, разжалобится.

Напившись чаю, сламщики, по совету товарищей, пошли к заведующему.

– Войдите! – крикнул он, когда они постучались к нему.

Ребята вошли и остановились у дверей.

– Вам что?

– Простите, Виктор Николаевич…

– Нет… Я сказал: из школы вон. Мне таких мерзавцев не нужно.

Повернулись, чтобы уйти.

– Впрочем… Если вставите стекла, то…

– То?

– То… Можете через месяц вернуться в школу.

– Спасибо, Виктор Николаевич.

Вышли… Сделалось совсем грустно и тяжело.

– Это что же значит? – проговорил Ленька. – Если не вставим стекла, так и совсем можем не являться? Так, что ли?

– Видно, так, – вздохнул Пыльников.

– Надо мыслить, где достать денег. Стекла вставлять, как видно, придется.

Они снова вышли во двор.

– Идем на улицу, – сказал Сашка.

Прекрасный весенний день не доставил им обычного удовольствия. Шли медленно – куда глаза глядят.

– Что-нибудь надо продать, – сказал Сашка.

– Да, – согласился Пантелеев. – Надо что-нибудь продать… А что?

Оба задумались.

Шли мимо Юсупова сада.

– Зайдем, – предложил Ленька.

Зашли, уселись на скамейку…

В саду весна чувствовалась ярче, чем на улице. Набухали почки, и на берегу освободившегося от льда пруда пробивалась первая травка.