Шрифт:
Кальмот, взгромоздившись с нотами на парту, бубнит:
– Кальмот виндивот виндивампампот, захотел виндивел виндивампампел, хлебца виндивебца виндивампампебца.
В углу Барин и Пантелеев.
– Бей!
– Семь… Дама… Казна!
– Девки!
– Мечи!
Дуются в очко. Никто не слушает Асси.
Скука…
Голос Асси, как из могилы:
– «Бедная Лиза»… Вкусы господствующего класса… Эпоха…
Голос Асси, заикающийся и глухой.
Скука!..
Асси в классе, А в классе бузаси, В классе бузаси, Бедненький Асси.Купец сгреб в охапку Жвачного адмирала.
– Замесить колобок?
Ладонь проезжает по треугольной голове Адмирала, ерошит и без того взъерошенные волосы…
Скучно!..
– «Бедная Лиза». Начало девятнадцатого века… «Пантеон словесности»… «Бедная Лиза»…
Асси в классе, А в классе бузаси, В классе бузаси, Бедненький Асси.– Воробей виндивей виндивампампей, дурак виндивак виндивампампак…
– Бей!
– Картинка… Лафа!
– Ну?
– Очко!..
– Мечи!
– Замесить колобок?
Асси в классе, А в классе…Скука, тоска.
И вдруг голос Джапаридзе:
– Придумал! Ура!
…бузаси.Упала на пол пиковая десятка, ладонь Офенбаха застыла в центре адмиральского треугольника. И голос Асси становится громким и слышным:
– С тысяча семьсот семьдесят четвертого года Николай Михайлович Карамзин предпринял издание «Московского журнала», в коем помещал свои «Письма русского путешественника». С тысяча семьсот девяносто пятого года Николай Михайлович…
– Идея! – закричал опять Джапаридзе.
Тридцать глаз обернулись в его сторону.
– Что?
– Какая?
– А ну, не тяни! Говори!
Джапаридзе ставит вопрос ребром:
– Скучно?
Полтора десятка глоток:
– Скучно.
Обросший бородавками палец Джапаридзе поднимается вверх.
– Лотерея-аллегри.
И снова голос Асси уходит в могилу.
– С тысяча восемьсот третьего года-да… Государства Российского-го… Императорский историограф-раф…
Класс уподобился развороченному муравейнику.
Унылая песня Японца переходит на бешеный темп:
Асси в классе, А в классе бузаси, В классе бузаси, В классе бузаси Асси! Асси…Класс взбесился. Скуки нет – какая скука, если в каждой голове клокочет мысль:
– Лотерея-аллегри!
Долой скуку! Не надо карт, колобков и фальшивого тенора Япошки!
– Даешь лотерею-аллегри!
В дверь класса просовывается рука с колокольчиком. Рука делает ровные движения вверх-вниз, вверх-вниз, колокольчик дребезжит некрасивым, но приятным для слуха звоном.
Асси захлопывает томик истории словесности Солодовникова, голова уходит еще глубже в плечи, руки тонут в разбухших карманах, и Асси – незаметно в общем шуме – выходит из класса.
И сразу же у парты Джапаридзе оказываются Янкель, Пантелеев и Японец.
– Даешь?
– Даешь!
Генеральный совет заседает:
– Ты, я, он и он… Компания. Идет?
– Идет.
– Лотерея-аллегри. Черти! И не додумался никто!
– Прекрасно.
– Лафузовски.
– Симпатично.
– А вещи?
– Какие? Ах, да… Наберем кто что может…
Янкель:
– Я в отпуск пойду, принесу прорву.
– И я, – говорит Пантелеев.
Японец, захваченный идеей, решается на подвиг, на жертву.
– Все. Бумаги сто двадцать листов, карандаши… Все для лотереи-аллегри.
Джапаридзе – автор идеи – кусает губы… Он в пятом разряде и в отпуск идти не может.
– Я дам, что смогу, – говорит он.
Завтра суббота – отпуск. Сегодня день самый скучный в неделе, но скуки нет – класс захвачен идеей, которая, быть может, на долгое время заполнит часы досуга Улигании. И Джапаридзе, гордо расхаживая по классу, поднимая вверх толстый, обросший бородавками палец, говорит:
– Я!
В году триста шестьдесят пять дней, пятьдесят две недели.