Шрифт:
В мае Бергман вернулся на родину и, судя по дневниковой записи матери, выглядел посвежевшим и веселым. Затем он, стало быть, женился на Эллен, чтобы весьма скоро начать постепенный уход из семьи. Соблазнов для отца маленького ребенка хватало с избытком, и все молодые женщины, которым он давал роли и которых встречал в связи с театром, были для него как бы постоянной приманкой. В марте 1947 года в одном из писем доброму другу Херберту Гревениусу, единственному человеку, которого он “когда-либо мог держать за руку”, он писал:
После премьеры “День кончается рано” случилось чертовски много мерзкого, подлого и отвратительного. Я бродил в пустом пространстве, и злые силы поочередно заполняли мрак. Очень странно угодить в такое положение. Хотя я, пожалуй, этого ожидал. Все шло слишком легко и слишком гладко и было слишком переполнено настроениями. Во всяком случае, я отчетливо вижу, что “молитвенная гомеопатия”, которую я сам себе назначил, не годится и в такой ситуации, как моя, совершенно неудовлетворительна. Разбить мою веру было проще простого. Кто бы это ни сделал. Вероятно, я сам. Мне слишком претят люди вообще и слишком нравятся собственное “я” и собственная чертовщина, чтобы я мог выстроить что-нибудь прочное. Удивительно, когда вдруг словно бы видишь все, как оно есть, знаешь, понимаешь, а затем тебя вдруг сбивают с ног и ты снова под водой. Сделать я могу только одно – честно постараться не слишком упиваться страхом и не увлекаться взбудораженностью и отчаянием. Ну а чтобы отвлечься от абстракций, могу рассказать, что атака началась с девушки. И дальше все покатилось как снежный ком. Девчонка аморальна, истерична, невероятно талантлива, красива и т. д. Таково было начало – и пошло-поехало, и вот результат: ничего непоправимого, но вся постройка тем не менее разрушена. Как я уже говорил, молиться я больше не в силах. Буду очень признателен, если ты помолишься за меня.
Что конкретно случилось и кем была женщина, явно вскружившая ему голову, из письма не видно. Но оно показывает, в каком эмоциональном состоянии он находился и как велик был риск клюнуть на малейшую приманку.
Возвращение к семье и встреча с Эллен Бергман прошли, как он предпочитает отметить в своих мемуарах, торопливо и не особенно удачно. Его обуяла безумная ревность, когда он обнаружил, что жена общается с художницей-лесбиянкой. Однако совместная жизнь продолжалась и давала плоды. Эллен опять забеременела, и они переехали в квартиру побольше в районе новостроек в пригороде Гётеборга. В сентябре Эллен написала свекрови о том, как он счастлив успехом “Женщины без лица” Густава Муландера. Фильм частично основан на истории взаимоотношений Бергмана с Карин Ланнбю.
Он потихоньку привыкает к новой квартире, что – как вам, тетя Карин, известно – обычно требует времени. Пока что он, стало быть, доволен и весел, и каждый день приходят кучи поздравительных телеграмм и благодарных писем от людей, которые посмотрели фильм, —
писала Эллен свекрови. Из разговоров с Эллен по телефону Карин Бергман вынесла впечатление, что в общем и целом все у них хорошо.
Что до “Женщины без лица”, то Карин Бергман пребывала в некотором смятении. Фильм страшный, правдивый и глубоко поучительный. Но прежде всего: “Я знаю Ингмара, и мне известно, какую историю он рассказывает. А вот люди, незнакомые с подоплекой, поймут ли они?” Как бы то ни было, Эрика Бергмана фильм взволновал, что ее порадовало. Когда же Ингмар Бергман в этой связи приехал в гости, он был, как казалось матери, верен себе: непосредственный и ребячливый. “Есть что-то приятное в его невозмутимости, по крайней мере что касается внешнего успеха”.
В октябре 1947 года “Векку-Журнален” опубликовал довольно большую статью об Ингмаре Бергмане. Среди многого другого читатель узнал, что он рассматривал театр как способ освободиться от страха, что сцена была для него рассудочным барьером от темных сил, что он, представитель поколения сороковых годов, разделял жадный интерес к задворкам жизни, где жирные, мерзкие крысы шныряют вокруг помоек.
Величайшее удовольствие он получает, когда ему удается мастерски вплести в представление изощренную деталь, раскрывающую человеческую душу, этакий натуралистический штришок, например, ночной горшок под кроватью, заставляющий публику в партере вздрогнуть. Он любит шлюх и проходимцев. Пожалуй, Ингмар Бергман еще не вполне преодолел тот важный миг в жизни пасторского сына, когда он впервые рискует чертыхнуться, впрочем, у него есть и принципиальное объяснение этой страсти копаться в помойных ведрах души.
Наверно, не такую статью Карин Бергман хотелось бы прочитать в еженедельнике, популярном в ее собственном окружении. Когда журналист поставил риторический вопрос, какой дух царил в пасторском доме и как главный пастор смотрел на интерес сына к театру, и сам себе ответил, что этот дом, вероятно, был не строже других, но даже самая гуманная семейная тирания явно ощущалась восприимчивым и ранимым мальчиком вроде Бергмана как игра на нервах, она записала в дневнике с неопровержимым сарказмом: “Рассуждают о его детстве и юности и считают неоспоримым, что он не мог вписаться в рамки, установленные в доме главного пастора! А я вот думаю, в какие рамки он бы мог вписаться. Все наши дети рвались на свободу, и в первую очередь – Ингмар”.
Когда она вместе с Эриком посмотрела его фильм “Корабль идет в Индию”, он ей решительно не понравился.
Ингмару не следовало снижать планку и снимать вот такое. […] Давненько страх и тревога не наваливались на меня так сильно. Уж не вчерашний ли фильм подсознательно мучил меня, усугубив ситуацию. Вечером позвонил Ингмар, и мы говорили об Эльсе и Лене. До чего же примитивно и эгоистично иной раз рассуждают мужчины. Ах, если б я могла заставить Ингмара правильно смотреть на Эльсу.
Газеты сообщали, что Ингмар Бергман получил от голливудского продюсера Дэвида О. Селзника предложение написать в соавторстве с Альфом Шёбергом сценарий по пьесе Ибсена “Кукольный дом”. Карин Бергман восприняла новость с материнским скептицизмом: “Да, лишь бы он не потерял себя”.
В августе Ингмар и Эллен Бергман посетили Воромс в Даларне, ужинали с его родителями. “Ингмар был на редкость спокоен и мил. Эллен приветлива и весела”. Но под поверхностью бурлило. По возвращении в Стокгольм Карин Бергман записала в тайном дневнике, каково было снова играть роль пасторской жены: “…когда за фасадом таится бесконечно много боли, страха, борьбы и одиночества, все кажется невыносимым”.