Вероятно, покупка была ненужная. Совместная жизнь не требовала экстравагантностей, ведь Ингмар Бергман вскоре перебрался в кабинет и ночевал там, а исполинская кровать осталась целиком в распоряжении Харриет Андерссон.

Ларс-Леви Лестадиус, правнук и полный тезка известного церковного деятеля и проповедника, сменил Ингмара Бергмана на посту руководителя Хельсингборгским городским театром. Теперь он руководил Городским театром Мальмё и вполне логично привлек туда Бергмана.

Бергман уже ставил здесь спектакли как приглашенный режиссер. Теперь у него был совершенно иной статус и программа. Он имел свободу действий, а поскольку не занимал руководящего поста, административные обязанности начальника его не обременяли. Театр включал оперу, балет, оперетту и драму и имел две сцены, одну на 1700 мест, под названием Стура-Бу, и малую, на 200 мест, под названием Лилла-Пип. Бергман называл этот театр чудовищем с неразрешимыми акустическими проблемами. Однако годы в Мальмё оказались самыми счастливыми в его тогдашней профессиональной жизни.

Харриет Андерссон с самого начала была рядом с ним, и остальные актеры держались от любовницы режиссера на расстоянии. Она оказалась, так сказать, между двух огней. Коллеги опасались, что она будет доносить Бергману, что они о нем говорят, а она думала, он в свою очередь считает, что она рассказывает им, что он говорит о них. В результате Андерссон чувствовала, что ей не доверяют, первый год держалась особняком и больше помалкивала. Проблема разрешилась сама собой, когда коллеги со временем обнаружили, что она молчит и что режиссер не отдает ей предпочтения.

Актеры относились к художественному руководителю театра с каким-то испуганным восторгом. С одной стороны, считали его загадкой. Брали на заметку, как звучит его особенный смех и как он добивается успеха. Очевидные и не особенно интересные наблюдения почему-то вызывали удивление: “Он делал полукруглое движение правой ногой, нарушая ритм, и очень мягко ставил ноги на землю или на линолеум бесконечно длинного коридора”, – вспоминает Ингрид Тулин, работавшая в театре в 1956– 1960 годах.

С другой стороны, они могли сидеть “молчком, как перепуганные мыши”, когда Бергман стоял за дверью гримуборной. “Мы чувствовали угрызения совести, потому что громко разговаривали и смеялись и, наверно, мешали чьим-то репетициям”. Коллега Тулин, Гудрун Брост, сыгравшая одну из ролей в бергмановском “Вечере шутов”, называла его “игрушечным Иисусом”, что уж она имела в виду, неизвестно.

Ингмар Бергман, как пишет Тулин в “Моих знакомых”, не был обычным соблазнителем. Он и не помышлял присылать цветы, не приглашал на роскошные пирушки, в путешествия или на ночь в гостиницу. Не старался произвести впечатление элегантной одеждой, напротив, чуть ли не кокетничал лохмотьями. Нет, как она считала, больше всего притягивали черты его лица за секунду перед вспышкой ярости, когда “рот напрягался и обнажались хищные зубы”. Ей вспоминаются полуопущенные веки, гипнотический взгляд и “вампирский изгиб верхней губы”.

Мифологизация Бергмана у Ингрид Тулин ярко свидетельствует, как окружающие выискивают объяснения: каким образом ему удавалось очаровывать стольких женщин? Чего недостает их собственным мужчинам? “Можно было видеть себя в его глазах, словно в зеркале”, – пишет она. И вместе с тем ей хочется демистифицировать его. Один французский тележурналист очень хотел написать, что у Бергмана была “железная рука в бархатной перчатке”, и буквально требовал, чтобы Тулин согласилась с его формулировкой. Но она с легким вызовом опровергла этакую славу, когда люди, полагавшие, что им известно, каким был Бергман, спросили ее мнения. “Бергман демон? Он как младенец и шоколад”.

Критики с самого начала говорили о полной победе Ингмара Бергмана и Мальмёского городского театра. “Дагенс нюхетер” и датская “Берлингске тиднинген” расхваливали спектакль “Шесть персонажей в поисках автора” [27] , премьера которого состоялась в ноябре 1953-го. Харриет Андерссон играла свою роль с непринужденным увлечением, пишет Хенрик Шёгрен в книге “Ингмар Бергман в театре”. За этой пьесой последовали “Замок” по роману Франца Кафки и “Соната призраков” Стриндберга. В бергмановской постановке “Дон Жуана” Мольера Харриет Андерссон и Гуннель Линдблум играли двух девушек, которые мыли полы на авансцене. “Мы тогда были слегка пухленькими и были одеты в блузки с большим вырезом, какие-то капюшоны и длинные парики. По-моему, в первых рядах зрителей на этом спектакле случилась потасовка. В ту пору в Мальмё были не избалованы такими вещами”, – рассказывает Андерссон в своей книге интервью.

Если работа в театре приносила один успех за другим, то за пределами сцены дело обстояло не столь благополучно. Кроме работы, времени ни на что не оставалось. В книге интервью Харриет Андерссон вспоминает, что ей вообще не удавалось подышать свежим воздухом, ведь она только и знай разъезжала между квартирой и театром, что по вторникам Бергман устраивал на квартире киносеансы, включал свой старый узкопленочный проектор, шумевший как паровоз, и что она засыпала, когда они ходили в кино. В общем, возлюбленный крепко держал ее в когтях, требуя постоянного присутствия в театре, даже когда она играла маленькие роли.