Он зашагал домой. Под дверью лежал конверт. Элизабет кратко извещала его о том, чтобы он ее не искал нигде и никогда, что она его боится и что положила все оставшиеся деньги в этот конверт.

Он спустился вниз, купил бутылку водки, вернулся, ополовинил ее и завалился спать. Проснувшись, он по шуму на улице понял, что поздно и что для того, чтобы победить головную боль, ему требуется чашка кофе.

В соседнем бистро было пусто. Официантка за стойкой задумчиво слушала радио. Ставя перед ним чашку, она мило заметила: «Вы сегодня не в себе… Когда вы небритый, то легко можете испугать любого, кто вас не знает». Она предложила ему аспирин, посоветовала запить теплой сладкой водой и согласилась сходить за рогаликами в соседнюю булочную, потому что в это время у них были только пирожные, а она знала, что он предпочитает рогалики.

— Вы очень любезны, — ответил Пьер. — Вы единственное известное мне существо, сохранившее человечность. Кроме матери.

Это была еще статная женщина без возраста и с бесцветными волосами. Он взял ее руку и поцеловал.

Вернувшись домой, Пьер тщательно побрился, надел чистый свитер и даже решил прибрать постель. Когда он стал двигать ее, ножка подогнулась. Наклонившись, чтобы поправить ее, он обнаружил на полу, у самой стены, красный бумажник.

Сидя за угловым столиком на своем любимом месте в ресторане Липпа и поджидая Пьера, Эрбер читал немецкий еженедельник. На часах было 8.35, когда он увидел молодого человека, задержавшегося на некоторое время в дверях. Ему мешала пройти толпа ожидающих свободное место.

Этот церемониал всегда радовал глаз Эрбера. Хозяин, господин Каз, преграждал дорогу всякому, кто пытался проскользнуть в ресторан или в пивную. С картонкой и карандашом в руке он был само воплощение власти. Известные своей надменностью люди окружали его, заискивали, бормоча, что да, через час или полтора, очень хорошо, они вернутся, в то время как завсегдатаи, уверенные, что для них столик найдется обязательно, раскланивались направо и налево с другими завсегдатаями, демонстрируя случайным посетителям презрение избранных. Эрбер любил все, что укрепляло его представления о человечестве.

Пьер сказал, что его ждут, и прошел в святая святых. Эрбер очистил скамейку от груды газет, составлявших его ежедневную порцию наркотиков, и сердечно приветствовал молодого человека.

— Вы хорошо сделали, что позвонили мне, — сказал он. — Я не знал, где вас искать. Где вы, черт побери, обретаетесь? У меня для вас есть работа.

Эрбер выпускал еженедельник «Конфиденциальный листок»: 8–10 розовых страничек, предназначенных для ограниченного числа абонентов, которым «Листок Э.» позволял знакомиться со всякого рода информацией из внутренней и международной жизни. К ним добавлялся превосходный обзор международной печати. Полный проверенных нескромностей и обоснованных предположений, «Листок Э.» пользовался большим спросом, чем другие подобные издания. У Эрбера была надежная сеть информаторов. Про него ходили слухи, что он когда-то работал в разведке — с подобной репутацией он мирился, саркастически улыбаясь.

Он говорил и писал на хорошем французском, изредка греша сленгом. Ему помогал в выпуске «Листка Э.» опытный журналист, вот уже семь лет трудившийся над диссертацией о Гегеле и Фейербахе. Секретарь-машинистка, приехавшая неизвестно из какой страны, но говорившая на пяти языках, и курьер на мотоцикле составляли остальную часть штата.

Толстяк сообщил, что ему нужен человек, чтобы порыться в архиве вдовы известного нациста, который та собралась продать. Поручение было деликатное и могло отнять много времени.

Кто-то сел за соседний с ними столик. Эрбер громко сказал по-немецки:

— Вам знакома свинья, которая уселась рядом с нами?

Пьер повернул голову и встретил равнодушный взгляд соседа.

— Нет.

— Мне тоже. Но теперь я спокоен, что он не поймет, о чем мы говорим. Французы подчас знают английский, но значительно реже немецкий. Ваш немецкий превосходен. Где вы его изучали?

— Сначала в лицее — исключительно, чтобы вызвать ярость отчима, который изрядно надоел мне со своим Сопротивлением…

— Естественно, не каждый имеет столь веские причины, — заметил Эрбер.

— … а затем в университете, но уже с удовольствием, и провел однажды целое лето в Германии. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Я не любопытен. Просто люблю точность.

И он пустился в долгие объяснения по поводу того, как Пьеру надлежит действовать и что от него требуется.

— Странным делом вы занимаетесь, — сказал Пьер. — А если обнаружится то, что вам нужно, есть ли у вас уверенность, что я не продам это еще кому-нибудь?

— Я разбираюсь в людях. Вы порядочный парень.

Пьер так звонко рассмеялся, что на них стали оборачиваться.

— Я сказал что-то смешное? — спросил Эрбер.

— Нет. Вы правы. Я порядочный парень, но не все убеждены в этом.

Они договорились снова встретиться через два дня в конторе Эрбера — там Пьер получит авиабилет, командировочные и все, что требуется для успешного выполнения полученного задания.

— Все запоминайте, ничего не записывайте. Сейчас люди слишком много пишут.