Ещё долго он будет помнить своё впечатление от Руана. По сравнению с его родными серыми стенами далёкой Англии нормандский двор сиял великолепием. Просторный дворец герцога был построен не из дерева, как привык Эдгар, а из камня. Залы со сводчатыми потолками соединялись друг с другом причудливо выделанными арками. Дом Эдгара в Уэссексе был деревянным. Изнутри его украшали рисунки, а грубые поверхности закрывали портьеры. Поэтому для посетителей дом казался тёплым и уютным. Во дворце герцога тоже висели вышивки, но они не были похожи на саксонские. Гобелены, причудливо расшитые золотым и пурпурным шёлком, не пестрели яркими узорами, как любили саксонцы. Они обычно служили занавесями или покрывалами, но никогда не закрывали стен, украшенных лепниной. Эдгар бродил по бесконечным гулким галереям замка, и ему казалось, что холод камня передаётся ему.

За обедом Эдгар долго не мог побороть желание попросить что-нибудь из английской кухни. Его желудок никак не хотел смириться с пищей нормандцев. Вместо бедра барашка, зажаренного на вертеле, подавали дичь, нашпигованную острыми пряностями; морских свиней с пшеничной кашей на гарнир; цыплёнка, посыпанного лепестками роз; желе; дельфинов, запечённых в фольге; фигурки ангелов из марципанов, украшенные листьями боярышника и ежевики. Даже кабанья голова, которую под фанфары внесли в обеденный зал, была нашпигована до такой степени, что с трудом узнавался её вкус. Павлину, пище богов, Эдгар предпочёл бы гуся. Он смотрел, как слуги несут лебедей, каплунов в соусе, фаршированных кроликов, цапель, и мечтал о том, чтобы вместо этих изысканных блюд на подносах лежала оленина или баранина.

Блюда подавали на серебряных подносах, солонки блестели позолотой и были инкрустированы драгоценными камнями. Стол украшали кружевные салфетки. Вино наливалось не в роги, а в золотые кубки и янтарные чаши, расписанные голубым и красным. Повсюду сновали пажи, сенешали, камергеры, толпы слуг, а горничные следили за порядком при дворе и создавали уют. Эдгар не переставал удивляться обилию стульев, скамеечкам для ног, соломенным матрасам на кроватях, оленьим шкурам и шторам на окнах. Даже окна дворца сияли хрусталём и бериллом. Эдгар знал, что во дворце короля Эдуарда в Вестминстере и в домах богатых и знатных ярлов тоже были такие окна, но из-за сильных и частых ветров они обычно были закрыты ставнями.

В Нормандии мужчины носили длинные туники из дорогой материи. Каждый имел слугу, поэтому дворец был переполнен. Слуги спорили и путались в своих обязанностях. Великолепие! Роскошь! Но сердце Эдгара рвалось домой, в Англию, где не было такой утончённости во всём. Эти нормандцы сорят деньгами, украшая себя, свои жилища и монастыри. Англичане же ценят дорогие вещи, пока их тарелка полна, а вино льётся через край.

Чувство презрения к расточительности нормандцев сменилось удивлением к их умеренности в еде и питье. Они были более экспансивными и одновременно более сдержанными, чем саксы. Сакс не находил ничего плохого в том, чтобы наесться до отвала и напиться до одури. Норманн, заслуживший репутацию обжоры или пьяницы, вызывал презрение у окружающих. Англичанина было очень сложно разозлить, норманн, напротив, выхватывал меч при каждом обидном слове, и вспыхивала вражда. Когда затрагивались интересы нормандцев, они были так беспощадны, что с ними не мог сравниться ни один сакс. Но если в Англии любовь и уважение к церкви почитались всё меньше, нормандцы строго соблюдали все религиозные обряды. Умение читать и писать больше не считалось здесь признаком учёности.

Всё это было непривычно и чуждо Эдгару, в отличие от Улнофа, который уже через неделю остриг волосы и удлинил тунику, до этого едва достававшую ему до колен. Ещё до приезда Эдгар был готов ненавидеть каждого, и теперь лишь удостоверился, что имеет для этого все основания. Ему на пути встречались такие люди, как безнравственный подхалим Може, утопающий в роскоши, и жестокий невоздержанный лорд Мулине ла Марш, издевающийся над слугами. Но были среди них и другие: умный, верный герцогу де Гурней, исполненный рвением Фиц-Осберн, мудрый политик Ланфранк, дружелюбные Рауль де Харкорт и Гилберт де Офей. Все они и подобные им не могли не вызвать у Эдгара уважения. Как пчёлы вокруг улья, мелькали они перед удивлённым взором Эдгара. Во дворце то и дело слышались великие имена: Тессон из Тюренна; Сент-Совер; Гиффорд из Лонгвилля; Роберт, граф Мортен, сводный брат герцога; Одо, ещё один сводный брат герцога, иногда приезжавший из Байо в облачении епископа; Роберт, граф О, чей задорный смех странно контрастировал с нахмуренным лбом его брата Бюсака; Вильгельм Малет, наполовину норманн, наполовину сакс; де Альбини, Грантмеснил, Ферьерс, Монтгомери, Монфор, Эстотвиль. Имена и люди мелькали как в калейдоскопе. Всё это были величественные, неприступные сеньоры. Одни были опасны своими амбициями, другие — острыми мечами. Кто-то был известен своей высокомерностью, кто-то — нетерпимостью. Все они что-то отвоёвывали, что-то замышляли, пробивали себе дорогу в мире, который казался слишком мал для них.

Среди этих людей выделялся герцог, человек непостоянный, как ветер, мудрый, как Ланфранк, нетерпеливый, как Фиц-Осберн, но всегда уверенный в себе и чётко видящий цель. Его можно было бы ненавидеть, но уж никак не презирать. Эдгар ни за что бы не полюбил Вильгельма, но не уважать его он не мог. Ради ярла Гарольда он должен был проявлять уважение к герцогу, хотя и знал, что тот никогда не стремится завоевать ничьей любви, ни презрения. Эдгару казалось, что Вильгельм сделан из стали. Гарольд же, наоборот, привлекал людей своей добротой и сердечностью. Может быть, Вильгельм в своём величии был не подвержен человеческим слабостям. Любовь Эдгара к Гарольду кричала «нет» этой мысли. И всё же чем ближе юноша узнавал Вильгельма, тем больший страх закрадывался в душу. Герцог может всецело отдаваться веселью, быть неожиданно добрым, но ничто не помешает ему в достижении поставленной цели. Эдгар чувствовал, что ради этого Вильгельм пойдёт на всё, отбросив в сторону угрызения совести м милосердие, безжалостно склоняя или силой заставляя людей подчиниться его несгибаемой воле.

И всё же герцог внушал уважение. Ему были преданы такие люди, как Рауль де Харкорт, сумевший подружиться с Эдгаром. В порыве ностальгии по дому Эдгар как-то сказал:

— Ты думаешь, твоя преданность что-то значит для него? Я уверен, что ни дружба, ни вражда не играют для него никакой роли.

Рауль засмеялся:

— Да ты, оказывается, хорошо его узнал! Мне казалось, ты слишком горд, чтобы вообще замечать нормандцев.

— Тебе нравится подшучивать надо мной, но ты же знаешь, что это не так, — покраснел Эдгар.

— Конечно, я подшучиваю над тобой, если ты слишком высоко задираешь свой нос, — ответил Рауль. — Никогда не думал, что англичане бывают такими упрямыми.

Эдгар совсем залился краской.

— Если я был неучтив, то прошу меня простить.

— О саксонский варвар, теперь ты стал ещё упрямее!

Эдгар сжал кулаки.

— Ты никогда больше не назовёшь меня так... нормандский юнец.

— Но ты можешь звать меня юнцом сколько угодно.

Эдгар сел рядом со скамейкой, на которой растянулся Рауль, и горестно покачал головой.