Калитка скрипнула…

— Стоишь? Все ждешь?.. — ворчливо проговорила мать, входя в комнату и опуская у порога тяжелую сумку с продуктами.

Начинается…

— А его сегодня на вокзале видели. Может, убёг уже твой сокол ясный… Нечего сказать, нашла себе на том клятом Севере сокровище!..

— Ну что вы, мама? — тихо сказала Лида.

— Знаю, что говорю! — отрезала мать. — Сколько волка ни корми… У-у, пьяница проклятый! И ведь нет того, чтобы в дом, а все норовит из дома. Другие пьют, да не за свои, а твой-то… Глаза б мои его не видели! У других людей как у людей, а у нас же… Ох!

Переодевшись, мать вышла из соседней комнаты в домашнем халате, со вздохом подняла сумку и направилась в кухню, на все лады проклиная зятя. Чтобы не слышать ее тяжелых слов, причиняющих почти физическую боль, Лида готова была уйти, убежать куда глаза глядят… Но куда убежишь из дома?

— Тянешь на своих плечах все хозяйство, кормишь две семьи, недоедаешь, недосыпаешь, от себя кусок отрываешь… — привычно и бранчливо ворчала на кухне мать, укладывая в холодильник мясо, овощи, масло и комбижир.

— Уж ты-то недосыпаешь, недоедаешь, — тихо, чтобы никто не услышал, произнесла Лида и отвернулась от кухни.

Ей хотелось однажды высказать все прямо в лицо матери — что не от себя она кусок отрывает, а в столовой ворует, да, ворует, и все ей мало, и главное, за что она Вальку не любит, — не тащит он в дом ничего со своей овощной базы…

Осторожно прикрыв дверь на кухню, чтобы не слышать материнских причитаний, Лида подошла к окну и снова застыла, вглядываясь в несуетное движение прохожих — и местных жителей, и тех, кого в этом южном городке называли с оттенком пренебрежения и легкой, тщательно скрываемой зависти — отдыхающие…

А Вальки все нет и нет…

Запах лиственницы…

Елок на Севере не было. Перед Новым годом, примерно за месяц, Валька принес из тундры коричневые шершавые ветки.

Не говоря ни слова, поставил их за печкой в ведро с водой. Ветки в тепле ожили, из почек пробились тонкие нежные зеленые иголочки. А в конце декабря Валька подвязал эти ветки к рукоятке лопаты, и получилась елочка, совсем как настоящая…

Еще тогда, на обледенелом шоссе, Лида знала, что между ней и Валькой в этот вечер будет что-то запретное, и страшное, и неотвратимое, и желанное; они уже не шли, а почти бежали к маленькому домику на краю поселка, торопясь и задыхаясь на морозном ветру, и Лида с тревогой думала, что станет делать, если к ее соседке пришел ухажер, и куда им потом идти с Валькой, куда?..

Но на двери висел замок.

Пока Лида доставала из тайничка ключ и возилась с замерзшим механизмом, Валька стоял рядом, засунув руки в карманы, и постукивал носком сапога по обмерзшему сугробу. Исподлобья он разглядывал полуразваленную хибарку, окна которой были наглухо зашиты фанерой и сверху забросаны снегом.

— Окна зачем забили-то? — спросил Валька.

— А это на зиму только, чтобы теплее было.

— Как кроты… — усмехнулся Валька. — Я, наверно, не смог бы жить так… Будто в погребе, без света…

— Какой же свет зимой? В полярную-то ночь?..

— Какой ни есть, а свет! — сказал, как отрубил, Валька и пошел следом за Лидой, пригибаясь на входе, такой уж низкой была покоробившаяся дверь.

В сенцах они опять задержались, пока Лида открывала второй замок, и лишь затем вошли в маленькую, жарко натопленную кухоньку.

— Раздевайся, ноги вытирай и проходи в комнату, — сказала Лида. — Я тебя чаем угощать буду…

Валька послушно разделся и направился за занавеску. В доме была только одна комната, перегороженная низенькой печью, и одну половину называли кухней, а во второй половине жили. На стенах висели два ковра (в морозы они примерзали к стенам), под коврами стояли две кровати, застеленные одинаковыми голубыми покрывалами, посреди комнаты был стол с вазой, в которой пылились бумажные цветы.

— Вот… Хоть чаю настоящего попьешь… Разве в столовой чай? Там ведь его жженым сахаром закрашивают.

— Как — сахаром? — удивился Валька.

— А ты и не знал?.. Для цвету — жженым сахаром, обыкновенно.

— А чай? Воруют, что ли?

— Нет… — улыбнулась Лида. — Сколько по норме положено, столько и закладывают, но… он жидкий получается.

— Ну дела…

— А я тебе сейчас цейлонского заварю… Варенье тебе какое больше нравится — земляничное или вишневое?

— Все равно, — махнул рукой Валька.

Потом Валька и Лида сидели друг против друга и чинно прихлебывали душистый чай.

— Вот так мы и живем… — щебетала Лида. — Этот домик рыбкооп списал, и его хотели на слом пустить, а мы с Дюймовочкой попросили, чтоб его нам отдали. И отремонтировали как смогли. Теперь живем. Все же лучше, чем в общежитии, правда?

Валька молчал, хмуро оглядывая уютное девичье гнездышко, украшенное в мыслимых и немыслимых местах салфеточками, занавесочками, накидочками и вырезанными из журнала «Советский экран» цветными фотографиями киноартисток.