Шрифт:
Немец, действительно майор, стоял с отрешенным видом, держа руки по швам, как новобранец.
– Иоффе, спросите его: какой он части? – приказал Шапошников переводчику.
– Австрийской восемнадцатой танковой дивизии, начальник штаба батальона, – перевел Иоффе.
– Собираются ли они наступать?
– Говорит, что если ему дадут кофе и приготовят ванну, то он расскажет все, что знает.
Шапошников невесело усмехнулся:
– Кофе? Мы его не пьем, и не только на фронте, а ближайшая ванна, думаю, где-нибудь в Брянске. Сам в баню ходил последний раз еще дома. Видно, тоже им несладко. Ишь ты, ванну захотел. – И Шапошников только сейчас подумал, что действительно они на фронте третий месяц, а помыться толком не пришлось ни разу. Даже умываться доводилось не каждый день, брились раз в три-четыре дня, а то и в неделю, по обстановке. – Переведите, что здесь фронт и удобств нет, – отрезал Шапошников.
Немец показал, что у них в полку ничего не слышно, когда будет наступление. Несколько дней они не получали никаких приказов. Сообщить какие-либо сведения о составе полка и его батальоне отказался категорически.
– Пожалуй, он действительно и сам ничего толком не знает. Отправьте его в дивизию, Бакиновский, – сказал Шапошников.
«Будут ли немцы наступать в скором времени? Загадка… Наступать, конечно, будут. До зимы им надо постараться выйти к Москве, – Шапошников не допускал и мысли, что немцы могут взять Москву. – Вопрос только в том, сколько времени у них уйдет на подготовку большого наступления… Если учесть, что против нас все время действуют одни и те же части, которые воевать начали от границы, понесли потери, измотаны не меньше нашего, и тоже долго не отдыхали и не пополнялись, то на подготовку большого наступления группе Гудериана потребуется не меньше десяти дней».
Через двое суток группа лейтенанта Абрамова привела пленного немца-сапера. Он сообщил, что у них каждый день выводят по одной роте с передовой в тыл на отдых.
«Значит, двигаться вперед пока не собираются…» – решил Шапошников.
Каждый день затишья для дивизии полковника Гришина был поистине золотым. После тяжелейших июльских и августовских боев она оживала, набирала пусть и не прежнюю, но достаточную силу. Кроме окруженцев из разных разбитых частей в дивизию пришло несколько маршевых батальонов из Саратова, Куйбышева, Сибири, за счет чего были восстановлены все стрелковые полки. Хотя и не до штата, но пополнены батальоны, воссозданы все роты. Из управления кадров фронта пришло необходимое число командиров, которые заменили многих взводных-сержантов, а то и рядовых.
409-м стрелковым полком стал командовать майор Петр Князев, а батальонный комиссар Максим Михеев свои полномочия командира 624-го полка сдал майору Павлу Тарасову. Дивизия получила немного пулеметов, минометов, лошадей, автомашин, но с артиллерией дело обстояло все еще неважно. 497-й гаубичный артполк майора Малыха с учетом тех людей, что влились к нему из артполка Смолина, насчитывал около ста пятидесяти человек, но орудий у него имелось всего три.
В один из сентябрьских дней в блиндаж к Гришину пришел его комиссар Петр Никифорович Канцедал:
– Иван Тихонович, есть сведения о последнем бое комиссара ЛАПа Макаревича. Вот товарищ, вчера вышел из окружения…
– Лейтенант Ковалев, командир взвода управления дивизиона старшего лейтенанта Братушевского.
– Садитесь, товарищ Ковалев, – предложил Гришин, – рассказывайте.
– Было это девятнадцатого августа, – начал свой рассказ лейтенант Ковалев. – Наш дивизион оборонял мост через Ипуть на станции Сураж. Где-то после обеда показалась колонна немецких танков, завязался бой. Стояли все насмерть. Комиссар Макаревич сам стрелял из орудия, когда погиб расчет, это я видел. Били прямой наводкой, но снарядов у нас оставалось мало, всего по одному зарядному ящику на орудие. Потом ко мне прибежал посыльный от Братушевского, там же был и комиссар. Они приказали мне забрать всех раненых и тех, кто не связан с орудиями, показали маршрут, и мы с проводником, местным жителем, пошли на Унечу. Прибыли туда к утру следующего дня. А вечером с места боя пришел сержант Славянский, он и рассказал, что дивизион погиб, Братушевский и Макаревич тоже. Ночью мы с разведчиками ходили на место боя. Тела убитых Макаревича и Братушевского мы не нашли, местные жители рассказали, что бойцы похоронили их в воронках возле реки…
Гришин переглянулся с Канцедалом. Оба нахмурились.
– А о полковнике Смолине [1] и капитане Полянцеве вам ничего не известно?
– Нет. Связь с ними мы потеряли раньше.
– Спасибо, товарищ Ковалев. Идите отдыхайте.
Когда Ковалев ушел, Гришин достал папиросу.
– Вот, Петр Никифорович, еще одна страничка истории нашей дивизии… Что же произошло со Смолиным? Не хочется думать о нем плохо.
– Да, жалко Макаревича, жалко. Как бы там ни было, но честь полка он спас. Ты веришь, что они в одном бою подбили одиннадцать танков?
1
Полковник Т. Смолин оставшийся период войны провел в плену, в крепости для старших офицеров. После освобождения из плена по ходатайству И. Гришина за бои лета 41-го награжден орденом Ленина.
– Братушевский – сильный артиллерист. Его батарея и до войны была лучшей в полку. Был бы жив да знать бы все обстоятельства этого боя – подали бы на Героя.
– Да-а, – протянул Канцедал. – Из пяти комиссаров полков остался один Михеев. А Иванова мне что-то больше всех жаль…
– Из командиров полков один Малых остался, – добавил Гришин. – Потери, потери… Разве думали, что такого сильного состава не хватит и на три месяца войны. Сколько людей потеряли, и каких людей…
– И что, думаешь, напрасно? – спросил Канцедал. – Я слежу за обстановкой и по газетам, и, по-моему, нам досталось воевать с самой сильной группировкой немцев на всем фронте. И, думаю, воевали мы в целом неплохо.
– Да, это большое дело, что у нас кадровая дивизия, – сказал Гришин. – Если бы не это, давно бы от нас ничего не осталось.
– Да, костяк у нас сохранился, несмотря ни на что. Как думаешь, дальше не побежим – к Волге?
– Немец подвыдохся, это чувствуется. Но маневрирует лучше нас. Ты думаешь, у нас так уж намного по сравнению с ним меньше сил? Не всегда умеем ими как следует распорядиться – вот беда. Но уверен, что если по нам будет нанесен главный удар, выстоим. Сейчас все же выстоим.