– Ваша мать убила вашего отца, когда была беременна вами на восьмом месяце. Можно с уверенностью сказать, что вы бодрствовали в тот момент, поскольку вас мучила икота. Значит, вы были свидетелем убийства!

– Но ведь я ничего не видела!

– Не видели, но наверняка что-то ощутили. Вы совершенно особенный свидетель – свидетель in utero [14] . Говорят, младенцы, находясь в утробе матери, слышат музыку и знают, когда их родители занимаются любовью. Ваша мать разрядила револьвер в отца, находясь в состоянии крайнего бешенства: вы должны были почувствовать это, так или иначе.

– Не понимаю, к чему вы ведете.

– К тому, что это убийство наложило на вас глубокий отпечаток. Я уж не говорю о чисто метафорических попытках убийства, жертвой которых вы стали, а в результате сами решили убить себя. Так можно ли после такого не сделаться убийцей?

Отныне Плектруда, никогда не помышлявшая об этом, уже не думала ни о чем другом. И поскольку справедливость все же существует, она утолила свою жажду убийства, сделав его жертвой ту, что внушила ей страшную мысль. Она взяла ружье, с которым никогда не расставалась и которое верно служило ей при встречах с продюсерами, и выстрелила Амели в висок. «Я решила, что это самый верный способ заткнуть ей рот», – объяснила она мужу, отнесшемуся к этой акции с глубоким пониманием.

Плектруда и Матье, в чьей судьбе было немало общего – обоим частенько доводилось переправляться через Стикс, – прослезились, глядя на покойницу. И это еще больше укрепило согласие трогательной пары. С того дня их жизнь, слово в слово, уподобилась известной пьесе Ионеско – «Амели, или Как от нее избавиться» [15] . И в самом деле, труп весьма осложнил их жизнь.

Убийство и сексуальный акт часто завершаются одним и тем же вопросом: что делать с телом? В случае сексуального акта можно просто уйти. Убийство же не допускает подобной вольности. Потому-то оно и связывает людей куда теснее.

На данный момент Плектруда и Матье все еще не нашли никакого решения.

Вначале не было ничего. Это была не пустота и не туманная неясность, а просто-напросто ничего. И Создателю это ничего пришлось по душе. Ему ни за что на свете не удалось бы сотворить такое чудо. Это ничего было его подобием.

У новоиспеченного бога глаза никогда не закрывались. И даже если бы закрывались, от этого ничего бы не изменилось. Смотреть было не на что, а потому бог и не смотрел. Он был круглым, плотным, тугим и неподвижным, как сваренное вкрутую яйцо.

Бог был абсолютно самодостаточен. Он ничего не чувствовал, ничего не хотел, ничего не просил, ни от чего не отказывался и ничем не интересовался. Ну что это за жизнь, когда ничего не хочется? Бог не жил, а существовал.

Он и сам не заметил момента своего рождения. Некоторые толстые книги начинаются с таких незначительных фраз, что их мгновенно забываешь, но при этом кажется, что читаешь эти книги всю жизнь. Так было и с богом: он появился как-то незаметно. Словно существовал всегда.

Бог не умел ни говорить, ни думать. Времени он также не замечал и был само спокойствие и ублаготворенность. И все это как нельзя лучше подтверждало, что наш бог и вправду был богом. Однако самому богу было совершенно наплевать на свое божественное естество.

Человеческие глаза обладают удивительным свойством – выразительным, говорящим взглядом. Это совершенно особый дар. Из всех органов чувств он присущ только глазам. Не скажешь же об ушах, что они отличаются «тончайшим слухом», а ноздри – «сверхчутким нюхом».

Но что такое взгляд? Объяснить невозможно. Слов не хватит, чтобы определить его загадочную природу. Между тем взгляд живет своей собственной жизнью. И отрицать эту реальность совершенно бессмысленно.

Чем отличаются говорящие глаза от пустых и тусклых глаз? Глаза бывают живые и безжизненные. Взгляд – это жизнь.

У новоявленного бога не было взгляда.

Глотание, пищеварение и, как прямое следствие, – облегчение. Это все, чему предавался бог круглые сутки. Сам он даже не замечал естественных процессов, которые свершались в его теле. Однообразная пища и безвкусное питье не доставляли ему никакого удовольствия. Бог лишь добросовестно открывал все свои отверстия, чтобы твердые и жидкие продукты проходили не задерживаясь сквозь его тело.

Вот почему, говоря об этой поре его существования, так и хочется наречь его богом-трубой.

Надо вам сказать, что трубы живут своей, метафизической жизнью. Славомир Мрожек любил записывать на водосточных трубах приходившие ему в голову мысли, и никто не понимал: то ли это философские сентенции, то ли смешные глупости. А может, и то и другое. Ведь что такое труба? Это редкостное воплощение полноты и одновременно пустоты, полая материя, тонкая мембрана, отделяющая существование от небытия. Шланг – смягченная версия трубы, но податливость вовсе не делает его менее загадочным.