Из-за наследственной болезни Сталин левой рукой почти не владел. По той же причине был сильно ограничен и в других телесных движениях, обычно используемых людьми в процессе общения. Прохаживаясь по кабинету, покачивал в ритм собственных слов костенеющей левой рукой с зажатой в ней папиросой или трубкой. В разгар выступления на партийном съезде указательным пальцем правой руки назидательно тыкал в сторону слушающих или, без видимых причин, держал паузу, в течение которой брал стакан с водой, из которого шумно отпивал. Зал замирал, наблюдая, а страна благоговейно прислушивалась к далекому микрофону. На кадрах кинохроники видно, как, стоя на трибуне Мавзолея, он, собрав «хмурые морщинки» у глаз (Мандельштам), доброжелательно тычет тем же самым указательным пальцем в проплывающие мимо транспаранты и в дефилирующих физкультурниц. В другой раз, во время военных парадов, видно, что он, как рысь в клетке, короткими рывками, припадая на левую ногу, мечется вдоль трибуны, замерзая или раздражаясь. Но красиво или хотя бы выразительно ни жестикулировать, ни двигаться, ни позировать не умел. И хотя у него была приятная, зачаровывающая улыбка (когда он ставил перед собой цель очаровать, о чем я уже писал, ссылаясь на свидетельства современников [1270] ), он не признавал разницы между подчеркивающей, усиливающей звучащее слово пластикой и – картинным позерством. Зная о своей малой мимической и пластической выразительности, не любил чужую яркую кинетику, называя ее позерством. Экспрессивного Л. Троцкого, чья фигура во время публичных выступлений напоминала натянутую до отказа вибрирующую струну, на чьем лице горками вздымались мускулы, а правая рука в момент усиления речи делала перед лицом цепкое движение сверху вниз, Сталин с завистью называл «красивой ненужностью». И Ленин, несмотря на свою картавость и тренированную адвокатскую артикуляцию, позволял себе залповые словесно-жестовые выстрелы с резким выбросом правой руки и наклоном туловища в направление внемлющих. Скульптуры, изображающие Ленина с указующей за «коммунистический» горизонт рукой, до сих пор стоят в центрах больших и малых городов России. Муссолини, символизируя возрождаемую мощь древнего императорского Рима, во время парадных речей бугром складывал руки на квадратной груди, выдвигая до упора и без того брыкалистый подбородок. Твердая, каменная маска с внимательными глазами наполовину парализованного Рузвельта или улыбчивое овальное лицо и мягкие округлые движения пухлой рукой с дымящимся стволом ароматной сигары Черчилля – все это не только характерные детали внешности государственных деятелей, но и символы, стили и языки мышления и культур вождей и представляемых ими на тот исторический момент народов.

Ведущий государственный деятель всем своим существом, в том числе пластикой, а не только публичными речами и поступками, обречен манифестировать «свой» народ. Народ, которому навязывается очередной вождь, каким бы способом это ни происходило – насильственно или по демократическом выбору, принимает тем самым на себя его образ или его личину как архетип, в котором он (народ) предстает в данный исторический момент перед другими народами и их вождями. И это, пожалуй, единственный способ персонификации бесконечно разнообразной, многоликой и многомиллионной народно-человеческой массы. Поэтому каждый лидер тщательно занимается своим образом с тем, чтобы людское большинство захотело узнать в нем себя. Не будет большим преувеличением сказать, что лидер – это не только «дирижер», в меру способностей гармонизирующий общество (нередко какофонично и прибегая к насилию и жестокостям), но он еще и зеркало для народа. Недаром всемирная история с древнейших времен чаще всего описывается через галереи образов исторических героев, вождей, полководцев, подвижников, революционеров и других деятелей. Через них индивидуализируется, «одушевляется» и интеллектуализируется коллективное, то есть народная масса, государство, общество, политические движения. Так гоббсовский бездушный и без-образный Левиафан-государство маскируется, прячется за идеализированные образы человеческих ликов. В фильме Эйзенштейна любимый опричник царя Федор Басманов прячет свое распаленное державной жесткостью лицо за размалеванной маской непотребной девки.

Самым жестикулирующим и позирующим оратором в XX веке был Гитлер, а самым манифестирующим в ответ фюреру народом – очарованные им тогда немцы. Имея врожденный талант, Гитлер дополнительно брал актерские уроки мимики и жеста. В его личном архиве сохранились фотографии, отражающие разные этапы усвоения Гитлером богатейшего кинетического языка. В исторической памяти человечества еще не скоро поблекнут видения марширующих толп с вытянутыми вверх руками, символизирующими римские приветствия фашистов и национал-социалистов или – людских колонн, поднимающих рот-фронтовский кулак как символ единения и силы коммунистов в СССР, в Европе, в маодзэдуновском Китае.

В отличие от бурно жестикулировавшего XX века, века мобилизованных толп и их размашистых предводителей, европейский XIX век культивировал аристократическую мимическую сдержанность и даже жестовую скупость. Вспомним правила публичного поведения английской имперской аристократии или блестящей французской салонной интеллигенции и буржуазии, распространявшиеся на большей части образованной Европы, включая Россию. Вспомним лермонтовского Печорина, не позволявшего себе при ходьбе лишней отмашки рукой и подражавшего в этом байроновскому Чайльд-Гарольду, или нарочито холодную маску Андрея Болконского – русского аристократического героя романа Льва Толстого. Их благородство и душевная сила особо подчеркивались сдержанностью жестикуляции и мимики, что само по себе имело знаковый характер. «Простолюдин» и «инородец» как в Европе, так и в России тем всегда и выделялся, что был «вульгарен», то есть более кинетически раскован, а его «язык» тела резко отличался от пластического языка окультуренного единоплеменника. Понятно, что художественная литература отражает лишь тенденцию, и все же нетрудно подметить культуры и целые эпохи, в которых кинетика играет то более, то менее заметную роль. Например, тщательно разработанные кинетические композиции мимов, ораторов и риторов Древней Греции, блестящих адвокатов Древнего Рима, особо сдержанную пластику японского воина-самурая или просвещенного китайца, воспитанного на конфуцианских канонах. Более всеобщ язык танцев народов Древнего и Нового мира, уже в древности ставший для многочисленных народов Индии универсальным языком многонациональной культуры. Еще более универсален эмоциональный язык человечества. Знаками этого языка выступают: улыбка, смех, выражения грусти, страха, просьбы, благожелательные или агрессивные жесты и т. д. [1271] Несмотря на цивилизационную пропасть, отделявшую моряков Колумба от индейцев Америки, они сразу же применили мимико-жестовый язык общения. Бесконечно разнообразен, но и абсолютно космополитичен (и биологически, и социально, и культурно) сексуальный язык человеческого тела. Без сомнения, язык тела, причем тела любого живого существа, в котором слито все: кинетика, мимика, жест, запах, звук, прикосновение и т. д., так же древен, как сама жизнь. Даже начало мирозданию, начало самому космосу было дано, как утверждает Ветхий Завет, единым и слитным творческим порывом-движением: «сотворил Бог…»

В отличие от сравнительно сдержанного на жестикуляцию европейского XIX века, в XX веке, столь богатом на многие новшества и разного рода социальные и технические революции, произошла к тому же тихая кинетическая революция, связанная с развитием средств передачи массовой визуальной информации. С конца XIX – начала XX века визуальные кинетические языки благодаря своей удивительной общепонятности быстро догоняли, а временами и опережали в своем развитии и международной распространенности языки фонетические. Если в свое время фонетические языки метрополий господствовали лишь на пространствах собственных колоний, то визуальные языки мимики, жеста, светотени и цвета различных видов изобразительной рекламы и универсальные системы ее пиктографической «письменности» стали ныне первыми общечеловеческими средствами передачи информации на уже вполне оформившемся мировом рынке товаров. Тогда же рекламу стала догонять универсальность живописи, скульптуры, графики, вырабатывавших не только всеобщие языки и семантические коды, но и впитавших в себя национальные и расовые стереотипы, вкусы и приемы визуального выражения, сделав их элементами культуры общемировой. В начале XX века даже театр благодаря революционным кинетическим экспериментам Вс. Мейерхольда и хореографическим новациям Айседоры Дункан пытался преодолеть культурно-региональную ограниченность европейского театра, танца и художественного слова. И рекламу, и живопись, и экспериментальный театр, в свою очередь, перегонял практически полностью космополитичный визуальный язык мирового кинематографа. Пластика немых героев Чаплина или Эйзенштейна, других мастеров была понятна без слов и в кинотеатрах Европы и Нового Света, и в сельском клубе сибирской деревни, и под травяной крышей африканского бунгало. Но это продолжалось до тех пор, пока слово не зазвучало и с киноэкрана, что сделало на время и кино (до появления телевидения) фактором национальной культуры. Мультипликация внезапно оживила в XX веке незапамятную эпоху анимизма, одушевляя и очеловечивая камни, море, звезды, ветер, зверей, то есть природу, животных, фантастические существа. Нечего и напоминать, что язык современной анимации понятен без слов на всех континентах как взрослым, так и детям. Специфические пиктографы и иероглифы в качестве унифицированных знаков на автодорогах всех континентов современного мира – еще один пример складывающегося ныне общемирового символического языка и его письменности.

Не думаю, что кинетическая (ручная) теория происхождения общечеловеческого языка Н. Я. Марра как-то повлияла на первых изобретателей массовой жестовой символики тоталитарных режимов XX века или на формирование визуальных языков рекламы, автодорог, мультипликации и др. Скорее наоборот, Марр в 20-х годах зорко подметил первые признаки начавшегося мирового кинетического бума. К тому же в концепции Марра речь шла не о современном параллельном сосуществовании и взаимодействии фонетической и кинетической речи или языков, а о последовательном, стадиальном развитии общечеловеческого языка, где кинетика была исторически первична, поскольку выделилась из нерасчлененного, еще, по существу, животного языка тела. Фонетический же, членораздельный язык в концепции Марра был вторичен и даже – третичен. Напомню, по Марру, «ручной язык», «язык жестов» длительное время предшествовал стадии развития фонетических языков всего человечества. Однако Сталин ни в своей первой статье, ни в ответах аспирантке Е. Крашенинниковой и профессору Г. Санжееву ни разу не затронул проблему ручной речи (языка тела) в трактовке Марра.

Правда, еще в то время, когда Сталин занимался редактированием статьи А. Чикобавы, он пусть и закулисно, но все же высказался резко против этой фундаментальной идеи Марра. Антимарристские аргументы Чикобавы состояли в том, что, во-первых, предположение о первичности ручного языка сделал еще до Марра Вильгельм Вундт – известный философ, физиолог, психолог и, конечно же, «идеалист» (но мы напомним, что много раньше эту же мысль высказал Дж. Вико), а во-вторых, в древности ручная речь не могла иметь большого значения как средство общения, так как в темное время суток («при отсутствии света», – подчеркивал Чикобава) она бесполезна. Сталин из первого варианта статьи Чикобавы весь этот пассаж выкинул, возможно, сочтя его аргументацию не очень серьезной [1272] . Любопытно, что спустя два с половиной десятилетия после дискуссии и замечаний Чикобавы в адрес Марра известный современный отечественный лингвист академик Вяч. Вс. Иванов, в свою очередь, отметил такое преимущество ручной сигнализации у приматов, гоминид и первобытных людей, как возможность днем молча общаться жестами с детенышами при потенциальной опасности нападения хищников. «Поэтому, – замечает он, – наличие функциональных различий между звуковой сигнализацией, допускаемой только в определенных условиях, и жестовой коммуникацией может быть древнее человеческого общества» [1273] . Иначе говоря, принципиальное функциональное различие между звуком и жестом как разными средствами сигнализации наблюдается не только у человека, но и у большинства животных и действительно относится к глубочайшей древности. Марр же попытался установить не только их отличие, но и их особые роли и последовательность в истории человечества.

Вместо вычеркнутого замечания Чикобавы в адрес Марра Сталин собственной рукой вписал в его статью текст, который я приводил ранее, но считаю необходимым процитировать теперь вновь: «Ясно, прежде всего, что когда говорят о происхождении языка, речь идет не о немом, “ручном” языке, который нельзя назвать языком, поскольку он является немым, бессловесным, – а о человеческом звуковом языке…» [1274] В опубликованной статье Чикобавы сталинский текст был воспроизведен слово в слово, без изменений, несмотря на очевидную сомнительность этого утверждения. В своем очередном «Ответе» теперь уже на письма Д. Белкина и С. Фурера, помещенном в том же номере «Правды» от 2 августа 1950 г., что и «Ответ» Санжееву, Сталин попытался развить и скорректировать свой тезис. Итак, подчеркнем: согласно первоначальному утверждению Сталина, «ручной язык» нельзя считать языком, а подлинно человеческий – это исключительно язык звуковой, фонетический.