Неизвестно, продолжал ли он «грешить» и в зрелые годы писанием стихов, но, без сомнения, как большинство романтичных людей, не имеющих серьезного поэтического дара, он остался на всю жизнь ценителем поэзии, художественной литературы, знатоком стиля.

Впоследствии Сталин стеснялся своих стихов и чаще возражал против их перепечатки услужливыми издательствами. Но в помпезном юбилейном сборнике «Сталин. К шестидесятилетию со дня рождения», контрольный экземпляр которого сохранился в его библиотеке, Кобе-поэту, ценителю грузинской поэзии и фольклора, посвящено несколько страниц. В частности, говорилось: «Сосо очень хорошо знал грузинских писателей. Очень любил Шота Руставели, Важа Пшавела.

О его любви к поэзии говорит тот малоизвестный факт, что товарищ Сталин писал очень хорошие стихи. Эти стихи печатались в газете “Иверия” в 1895 году за подписью “Сосело”.

В одном из этих стихов он писал:

Так писал шестнадцатилетний юноша, уверенный в том, что настанут другие дни, когда “кто был ничем, тот станет всем”.

Стихи молодого Сталина очень ценились передовой грузинской интеллигенцией, одно из его стихотворений было перепечатано в юбилейном сборнике, посвященном писателю Рафаэлю Эристави» [254] .

Ничего удивительного нет в том, что взрослеющий мальчик с тонкой поэтической душой, поющий в церковном хоре славу Духу Господню, постепенно, по мере взросления в жестоких социальных условиях, становился драчуном, грубияном, нищим неряхой, наивным революционным романтиком и, может быть, даже «распутником». В общем-то обычная эволюция будущего российского разночинца второй половины XIX века. Конечно же, только романтик может вступить в одну из самых тогда маленьких по численности и влиянию на Кавказе революционных групп – в РСДРП. И все лучшие годы отдать нелегальной работе, тюрьмам и ссылкам. Он не один такой идеалист. Все радикальные партии России того времени состоят из подобных людей. Но он революционный романтик определенного свойства. Джугашвили – революционер с ущемленным национальным достоинством. С юности для него национальное и социальное угнетение были понятиями неразрывными. Отсюда – годами накапливавшаяся зависть, а с ней и злость, порождающие желание любым путем изменить ситуацию. Угнетателями были русские, олицетворявшие неправедную силу Российской империи. Угнетателями были и грузины – те, что принадлежали к высшим и богатым классам и сословиям, служившие, как думали многие, в том числе и Сталин, верой и правдой интересам империи. С первых сознательных шагов все социальные проблемы он воспринимал на фоне национальных. Многонациональная Российская империя в XIX, XX веках и Россия в подкатившем XXI веке наводнена такими людьми. Россия удивительная страна, в которой представители всех наций, даже господствующей русской, считают себя хоть в чем-то национально обделенными.

О Сталине при жизни официально слагали романтические легенды, особенно любили печатать «сказы», живописали его «образ» в художественной литературе, на театральной сцене, кино и, конечно, в поэзии. Сталин, как натура романтическая и поэтическая, сам при случае, как мы уже не раз видели, с удовольствием прибегавший к выразительному речевому обороту или эмоциональному образу, весьма благосклонно относился к тем, кто умело использовал средства языка и искусства для описания истории его жизни и деяний, толковал его мысли и изречения. Охотников и своих и зарубежных была масса, но лишь немногие были допущены к подобному творчеству, а еще меньше смогли опубликовать свои произведения. В современном архиве Сталина хранится множество неопубликованных и увидевших свет документальных, художественных, научно-популярных, драматических, поэтических произведений, живописующих в основном дореволюционный период жизни вождя или его деяния в эпоху Гражданской войны. Невозможно перечислить всех: от крупнейших писателей и ученых до сельских учителей. Как правило, он лично давал санкцию на привлечение того или иного известного деятеля. Иногда длительное время, используя различные уловки и ухищрения, напористо добивался от признанных во всем мире мастеров своих жизнеописаний. Но бесконтрольного процесса не терпел, спонтанные попытки беспощадно пресекал, даже если мотивы были сугубо раболепными. В 1938 году, накануне очередного, 60-летнего юбилея, получило широкую огласку его письмо в издательство «Детская литература», подготовившего к печати книгу рассказов о его детстве. «Я решительно против, – писал он, – издания “Рассказов о детстве Сталина”. Книжка изобилует массой фактических поверхностей (так в тексте. – Б. И.), искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, “добросовестные” брехуны), подхалимы.

Жаль автора, но факт остается фактом. Но это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить (так в тексте. – Б. И.) в сознание советских детей (и людей вообще) культ личности вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория “героев” и “толпы” есть не большевистская, а эсеровская теория.

Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры.

Народ делает героев – отвечают эсерам большевики!

Всякая такая книжка будет вредить нашему общему большевистскому делу.

Советую сжечь книжку.

Такими уловками он создавал себе репутацию скромника, невинно зацелованного народными массами. Но все это – чистой воды ханжество, сквозь которое проглядывает вполне очевидная цель – контролировать каждую печатную букву своей биографии. И такого контроля с начала 30-х годов и до конца жизни он не упускал ни на минуту. Он прочитывал, почти всегда с карандашом в руке, практически все новые биографические тексты и тем более документы, которые публиковались не только в центральных газетах и журналах, но и в республиканских органах, и в изданиях для детей. Право на публикацию любых материалов о вожде и даже на ознакомление с ними он давал сам или с его санкции – работники, лично к нему приближенные: Товстуха, Мехлис, Двинский, Таль, Поскребышев. В середине 30-х годов на самом высоком уровне были приняты решения, закрывающие доступ к материалам коммунистических вождей: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Даже один из ближайших сподвижников Сталина, Ем. Ярославский, вынужден был в июле 1938 года униженно просить Лаврентия Берию предоставить ему перевод статьи «Анархизм или социализм?» для будущей книги о хозяине. Но Берия не посмел этого сделать и направил письмо из Тифлиса на имя Поскребышева. Он писал: «Тов. Ем. Ярославский обратился с просьбой прислать ему русский перевод статей товарища Сталина “Анархизм или социализм?”, предполагая воспользоваться им для своей работы об анархизме. (На самом деле Ярославский собирался писать о Сталине. – Б. И.)

Зная, что работы товарища Сталина периода большевистского подполья могут быть опубликованы как целиком, так и частично только по решению ЦК ВКП(б) с ведома и личного согласия товарища Сталина Ем. Ярославскому.

Ввиду того, что тов. Ярославский несколько раз повторял свою просьбу о посылке материалов, я поручил дирекции Тбилисского филиала ИМЭЛ заново отредактировать русский перевод статей товарища Сталина.

Пересылая Вам эти статьи товарища Сталина, прошу доложить товарищу Сталину о просьбе Ем. Ярославского и результат сообщить тов. Ярославскому.

Начиная с 1929 года каждый новый десятилетний юбилей вождя (точнее, его канун) поднимал на новую высоту санкционированный им вал восхвалений и публикаций. Этому валу восхвалений предшествовал тот самый вал репрессий, пик которого падал на каждый десятилетний юбилей Октября. Чем больше десятилетий ему даровала жизнь, тем больше жизней он отбирал у других. Он вообще любил все процессы раскачивать волнообразно и раскручивать их по восходящей «спирали». Поскольку К. Маркс утверждал, что исторический прогресс объективно, независимо от воли людей развивается «по спирали», то Сталин волевыми импульсами, используя партийно-государственный аппарат и всю державную мощь, задавал эту двойную конфигурацию движения. Но эта «спираль» была у него своя, особенная.