— А не рановато вам обоим заводить разговоры про женитьбу?

— Согласна. Я-то так и рассуждала. Думала, утрясется со временем. — Я покосился на нее. Фрэнсис нервно покусывала нижнюю губку, но машину вела умело, внимательно и осторожно. — Тебе можно сказать, — продолжала девушка, — прости, но…

— Что?

— Я в него влюблена. Как сумасшедшая. Каждый вечер теперь засыпаю в слезах.

— Ты его не видишь?

— Нет. Написала, он не ответил. Противно подкарауливать, ловить на улице. Но мне просто необходимо хоть разочек поговорить с Бонни. Не второпях. Я постараюсь объяснить ему: что-то можно придумать. Пусть поймет, что я не собираюсь наседать на него, чтоб поступал против своего желания.

— И ты хочешь, чтобы встречу организовал я?

— Да.

— Ну а если он все равно откажется играть в твою игру?

— Я не собираюсь… О боже! Пусть все будет по его! Пусть поступает как желает. Но я обязательно должна поговорить с ним. Я не собираюсь…

Дальнейшие речи девушки потонули в моих увещеваниях. Остерегающих, но не пугающих. А ее откровения стерли у меня из памяти на какой-то срок немедленно последовавшие события. Мы выкатили на новую объездную дорогу, которая вилась вдоль горы и вливалась в старое шоссе. Фрэнсис утопила педаль, убыстряя ход машины; скорость высоковата, подумалось мне, дорога заворачивает вправо, плавность ее обманчива, рядом — обрыв в пятнадцать футов.

— Фрэнсис, детка, ты бы полегче, — заметил я, — а то и кувыркнуться недолго.

Тут переднее колесо заскрежетало о бордюрный камень. Машина накренилась. Вцепившись в руль, Фрэнсис вскрикнула: «Иисус Мария!» Позже я смутно припоминал, что вырывал у нее руль, потом руки девушки вскинулись, прикрывая лицо, она тонко, пронзительно закричала, и круча вильнула из-под колес…

Очнулся я в больнице от голоса матери…

— Гордон, — она наклонилась, чтоб я ее увидел, провела рукой по одеялу и, отыскав, сжала мне руку. — У тебя все в порядке, сынок. Не тревожься.

Желтые цветастые занавески отгораживают постель. Совсем светло, день. В голове кавардак. В висках пульсирует боль. Я попытался приподняться и едва удержался, чтобы не завопить. Меня точно нещадно измолотили от макушки до пяток. В левой ноге боль чудовищная. Что-то тяжелое оттягивает ее книзу.

— Тише, сынок. Лежи спокойно, не шевелись, отдыхай, — велит мать. Я осторожно тронул левую ногу правой. Гипс.

— У меня нога сломана?

— Да. И только. Тебе повезло.

В памяти у меня провалы и пустоты, будто после тяжкого похмелья.

— Случилась авария?

— Да. Не думай сейчас про это.

В пабе мы сидели с Ричардом, но в машине я ехал не с ним.

— А с Фрэнсис что? Она в порядке?

Мать поспешно отвела взгляд. Может, она и заготовила какую бессовестную ложь, но выложить ее не осилила. А увертками и умолчаниями меня не обмануть.

— О господи!

— Говорят, красивая была…

Глаза у матери набухли слезами, и через минуту я плакал вместе с ней.

Меня оставили в больнице на ночь. Боялись, наверное, возможных последствий шока. Потом отправили домой и уложили в постель в нашей с Бонни комнате. До сих пор у меня не выдавалось минутки, чтобы поговорить с ним наедине.

— Надо ж! Погано как вышло!

— Мы говорили о тебе.

— Вон как!

— Просила, чтоб я уговорил тебя встретиться о ней. Прояснить ваши отношения.

— Куда уж ясней-то!

— Она вся на нервах была. Чуть не в истерике. Из-за того, что никак не удавалось свидеться с тобой.

— Ты что, об этом и в полиции болтал?

— Нет. Их это не касается. — Я взглянул на него. — Говорила, что влюблена в тебя как сумасшедшая.

Он нервно передернул плечом и скривился.

— Расстроился?

— Грустно, конечно. Славненькая была девочка. Но ирландка. Ничего против не имею, одначе увязать во всякой ихней чепухе — уволь. У нее прорезался слишком уж серьезный настрой, а мы оба молоды. У меня еще все впереди. Как-то раз Фрэнсис развела трепотню о смешанных браках — взгляды ее папаши, ее мнение, тут я решил — пора линять. Субботний матч смотрела пара тренеров. Меня, наверное, возьмут на пробу в профессиональный клуб третьей лиги. Зачем же мне, Гордон, распыляться на ерунду? Жалко девочку, но растрачиваться — нет, ни к чему.

Я спрашивал себя, как бы расценил случившееся, не ухаживай я за Фрэнсис сам? Если б не мой родной брат, а кто другой лишил меня надежд?

Вечером ко мне поднялась мать: оказалось, явились полисмены, двое. Ждут внизу.

— Двое?

— Да. В штатском.

— Но меня уже в больнице спрашивали. Патрульный констебль, помню.

— Не хочешь с ними говорить, передам, что плохо себя чувствуешь.

— Да ладно! Не сегодня, так завтра придут. Лучше уж узнать, что им надо.

Мать внимательно смотрела на меня, ее красивое лицо было серьезно.