По выражению Августы Диаборн, она продолжала «дразнить гусей», когда дело касалось светских условностей. Так однажды, вспоминает Августа, они с Пегги были приглашены на чай к одной из дебютанток прошедшего сезона, недавно вышедшей замуж. Мероприятие сопровождалось показом полученных подарков и приемом новых. «И вот Пегги к стопке женского белья, сиявшего девственной белизной, торжественно добавляет свой собственный подарок — ночную сорочку пурпурно-фиолетового цвета!» И сама Августа, и все другие гости — в шоке от столь явного вызова условностям.

Дружба Пегги с Августой носила несколько курьезный характер. Восхищаясь мягкостью и нежным шармом Августы, ее артистичной натурой, способностью ладить со всеми — и старыми, и молодыми, Пегги, тем не менее, никогда не чувствовала себя с ней легко, и стойкая преданность подруги временами раздражала ее, тем более что она чувствовала, что часто нуждается в этой поддержке со стороны Августы.

Те дружеские отношения, некогда существовавшие между Пегги и Стефенсом, исчезли теперь, когда они стали взрослыми. Брат работал в фирме отца, где и был занят весь день; вечера же он проводил в кругу своих друзей. Стефенса, так же, как и отца, казалось, беспокоило будущее сестры, и он чувствовал, что неплохо было бы иметь в доме какую-нибудь умудренную опытом женщину, типа бабушки Стефенс, которая могла бы помочь Пегги в этот трудный период ее жизни.

Черная прислуга Митчеллов в это время стала держаться за дом как никогда, ибо в Атланте после 50-летнего перерыва вновь появились зловещие фигуры в белых балахонах, собирающиеся на ночные тайные собрания под пылающими крестами. Ку-клукс-клан, некогда действовавший в Атланте, вновь возродился к жизни. Штаб-квартира клана находилась в респектабельном здании в двух шагах от редакции «Джорнэл». Чернокожее население было в ужасе.

В течение нескольких месяцев клан взял руководство городом в свои руки; его представители были избраны или назначены на все главные должности. Стефенс Митчелл говорил: «Когда воевавшие люди вернулись с первой мировой войны домой, они обнаружили, что Атланта сильно изменилась. В городе появилось много новых жителей из числа вчерашних сельскохозяйственных рабочих. Были они грубы и невежественны, и именно они в своем большинстве и поддерживали полковника Симмонса».

Симмонс, бывший cireut rider (рыцарь) методистской епископальной церкви, в своем интервью, взятом у него Энгусом Перкенсоном, сказал, что еще в детстве он был потрясен рассказами своей «старой няньки-негритянки» о деятельности клана в Атланте после окончания Гражданской войны и что однажды ночью ему было видение клансмена, одетого в белый балахон и скачущего верхом на лошади, и что он упал перед призраком на колени и поклялся сделать все, что в его силах, чтобы открыть новую главу в истории «этого старого братского ордена».

В объяснении Симмонса это звучало почти интимно, но возрождение клана в Атланте (его членами, кстати, были двое бывших настоящих клансмена периода Реконструкции) не только вызвало волну выступлений против негров, евреев и иностранцев в самом городе, но и по всему Югу, Среднему Западу и стране. Атланта была своего рода штаб-квартирой, столицей для шести миллионов клансменов, насчитывавшихся по всей стране и готовых выступить по первому зову.

«Черные» в Атланте дрожали от страха, к с полным основанием, поскольку самозваные мстители поджигали их церкви, фермы и лавки. Тем более что городские негры с детства воспитывались на рассказах о клане, от которых волосы вставали дыбом и которые были рассчитаны на то, чтобы «вселять ужас в душу черного малыша».

Кэмми, к которой Пегги обращалась со всеми своими поручениями, теперь наотрез отказывалась идти куда-нибудь, если надо было проходить мимо штаб-квартиры клана, и вообще не выходила из дома после семи вечера.

На всех выборах с 1922 по 1926 год клан имел такое влияние на голосующих, что мог обеспечить избрание симпатизирующих ему сенаторов, конгрессменов и государственных чиновников не только в Джорджии, но и в других штатах.

Сама Пегги хоть и считала себя консервативным демократом, но к политике проявляла весьма поверхностный интерес. Она всегда испытывала глубокую привязанность к тем, кого называла «наше цветное население» — к людям, пахавшим красную глинистую землю Джорджии и убиравшим хлопок — главную сельскохозяйственную культуру штата, заложившую основы его процветания. Она считала, что «белые» люди Атланты должны быть ответственны за благосостояние «черных», и хотя подобную точку зрения едва ли можно было назвать либеральной, поскольку в ней было много от старого плантаторского образа мышления, она все же была скандально далека от взглядов и убеждений реакционного правительства штата.

По словам Стефенса, он в то время был целиком поглощен автомобилями, музыкой и танцами. Иное дело Пегги. Чтение и история — вот главные ее пристрастия, и поскольку она предпочитала книги прекрасных, придерживающихся либеральных взглядов писателей, а корни ее в истории Атланты были глубоки, то и обстановка расовой дискриминации, господствовавшая в городе, бесконечно огорчала ее.

Весной 1922 года Пегги возобновляет свою дружбу с Редом Апшоу. Они оба вступают в яхт-клуб на Персиковой улице, пивное заведение, не имеющее никакого отношения к лодкам и яхтам. Но никто из завсегдатаев клуба не критиковал Пегги ни за выпивку, ни за курение, ни за ее выходки или любовь к театральности. Напротив, здесь высоко ценились и ее умение выпить, и способность принять хорошую шутку.

Чтобы позабавить своих новых друзей, она начала писать короткие пьесы — смешные забавные вещицы, на которых она могла продемонстрировать и свой ум, и местами грубоватое чувство юмора. И вскоре ее приятели по яхт-клубу стали собираться в доме Митчеллов, где и разыгрывались эти сценки.

Типичным образцом таких пьес было подражание книге Дональда Огдена Стюарта «Пародия на очерк истории», которая и сама по себе была сатирой на бестселлер Г. Уэллса, вышедший годом раньше. Юджин Митчелл был взбешен и напомнил ей о порке, которой она подверглась в детстве за плагиат в отношении книги Томаса Диксона «Предатель». С пьесами было покончено, но шалости продолжались.