Поэты «Искры». Том 2
вернуться

Минаев Дмитрий Дмитриевич
Шрифт:

202. НА УЛИЦЕ

(ЧЕТЫРЕ МГНОВЕНИЯ)

1
Утро. Весь город от сна просыпается… Люди рабочие всюду бегут. Гул и движение… Кто-то ругается И… непременно кого-нибудь бьют.
2
Полдень. Столица как будто наряднее, Взад и вперед экипажи снуют… Треск: на передних наехали задние И… непременно кого-нибудь бьют.
3
Вечер. По улицам газ зажигается, Речи свободней слетают, и кнут Как-то живее в руке поднимается И… непременно кого-нибудь бьют.
4
Ночь. Люди спят уже. Время приспело им Кончить поденный свой труд, Если же шаг мы по улице сделаем — Там непременно кого-нибудь бьют. <1865>

203. КТО ОН?

1
Кто он? Ради бога, Дайте нам ответ… Говорит немного, Больше да и нет, Сядет молча, строго, С кипою газет… Кто он? Ради бога, Дайте нам ответ.
2
Все его встречали, Но не знал никто, В театральной зале, В клубе у лото. Для него дорога Не закрыта в свет… Кто он? Ради бога, Дайте нам ответ.
3
В дверь у Доминика Входит, «Весть» берет… «Вот он! посмотри-ка!..» — Кто-нибудь шепнет. Общая тревога… Опустел буфет… Кто он? Ради бога, Дайте нам ответ.
4
Утром в день приемный Журналисту он С рукописью скромной Отдавал поклон, Корчил демагога, Порицал бюджет… Кто он? Ради бога, Дайте нам ответ.
5
В зале Бенардаки Чтение… народ… Он уж в черном фраке Пробрался вперед Слушать прелесть слога И живой куплет… Кто он? Ради бога, Дайте нам ответ.
6
Ночью в час урочный Начался шпиц-бал,— Как депеша точный, Он уж там — и взял В кассе у порога Даровой билет… Кто он? Ради бога, Дайте нам ответ.
7
Тучи вкруг нависли… В слякоть через мост Труженика мысли Тащат на погост… Поотстав немного, Он бредет вослед… Кто ж он? Ради бога, Дайте нам ответ. <1865>

204. «От германского поэта…»

От германского поэта Перенять не в силах гений, Могут наши стихотворцы Брать размер его творений. Пусть рифмует через строчку Современный русский Гейне, А в воде подобных песен Можно плавать, как в бассейне. Я стихом владею плохо, Но — клянусь здесь перед всеми — Напишу я тем размером Каждый вечер по поэме, Каждый вечер по поэме, Без усидчивой работы, Где сплетутся через строку Вместе с рифмами остроты. Начинающим поэтам Я могу давать уроки, Как писать стихотворенья В незначительные сроки, Как писать такие песни (Изучил я ту науку), Чтоб читатель был доволен И редактор сжал вам руку. Превосходная манера!.. Учит нас прием готовый Вместо шляпы Циммермана Надевать венок лавровый. Я постиг отлично тайну, Как писать оригинально: Стих начну высокопарно, А окончу — тривиально. Запою я песню звездам, Вспомню лилий, незабудок, А потом замечу кстати, Что расстроил я желудок. Расскажу я в песне «к деве», Как мои объятья жарки,— И при этом ей напомню Про горячие припарки. Фимиам куря природе, Я воскликну вдруг: о россы! Все по улицам столицы Курят нынче папиросы. Заведу я речь о неграх, О Жюль Симоне, Жюль Фавре, А потом перескачу я Хоть к своей кухарке Мавре. Неожиданно сближая Всевозможные предметы, Я уверен — о читатель!— Что талант найдешь во мне ты!.. А затем, чтоб журналисты Поднесли мне лист похвальный, Оскорблять я их не стану Эпиграммою нахальной. Мимоходом не надену Я на них колпак дурацкий, Чтоб они меня не звали «Голью нравственной кабацкой». Целый ряд живых событий Обходя небрежно мимо, Буду брать сюжет из мифов Древней Аттики иль Рима. И тогда согласным хором Посреди журнальной свалки Запоют мне песню славы Все скворцы, стрижи и галки. 1865

205. «В кругу друзей у камелька…»

В кругу друзей у камелька Уселся старичок, И льются речи старика, Как в поле ручеек. О прошлых днях он вспоминал, Скрывая тайный вздох: «Друзья! людей я умных знал, Хоть сам был очень плох. Карамзина я знал, как вас,— Не счесть его услуг, Хоть Николай Михайлыч раз Сказал: „ты глуп, мой друг“. В те дни, скажу без дальних слов, Известность я стяжал: В карикатурах сам Брюллов Меня изображал. Я сам ходил к Ростопчиной, Хотя меня потом Она — нельзя ж мешать больной! — И не пускала в дом. В одном приятельском кругу С Жуковским говорил: Меня он принял за слугу И квасу попросил. Меня почтил своим стихом Сам Пушкин, наш певец: „Люблю тебя, сосед Пахом“… [40] Я позабыл конец. Меня обедать Дельвиг ждал И всех смешил до слез: Из хлеба шарики катал И их бросал мне в нос. Я с Соколовским [41] вместе пил. Отличный был пиит! Меня однажды он прибил — Ну, бог его простит. Булгарин! С ним я до зари Играл однажды в вист… Булгарин, что ни говори, Был честный публицист. Сам Грибоедов мне сказал, Вот так же у огня, Что он Молчалина списал С меня, друзья, с меня! Барон Брамбеус, как родной, Снимал мне свой картуз И хоть смеялся надо мной, Но этим я горжусь. Я был и с Гоголем знаком, Ценю такую роль: Он как-то в цирке каблуком Мне отдавил мозоль. Когда, хилея день от дня, Я ездил на Кавказ, Там встретил Лермонтов меня, Обрызгал грязью раз; Любил трунить и Полевой, Застав меня врасплох… Всё это люди с головой, И я пред ними — плох. Панаев был мой ученик, Хоть говорят враги, Он осмеял и мой парик И с скрыпом сапоги. Теперь иные времена, Куда ни погляжу — Везде иные имена В журналах нахожу, Но я уж стар, почти без ног, Знакомых новых нет — И даже я достать не мог Хоть Лейкина портрет». 1865

40

Известная эпиграмма Пушкина, которая кончается так:

Люблю тебя, сосед Пахом:

Ты просто глуп — и слава богу!

41

Покойный автор «Мироздания».

206. ЛУННАЯ НОЧЬ

1
Полночный мрак!.. Лишь лунным светом В моей тюрьме озарена С ночного неба, теплым летом, Решетка узкого окна. О, сколько раз, с ночного крова, В иные дни, с закатом дня, Вот так же с неба голубого Луна смотрела на меня.
2
Я был дитя. Вскочив с кроватки, Прижавшись к няне в поздний час, Я слушал, словно в лихорадке, О змей-горыныче рассказ. Всё в страшной сказке было ново, А в детской тёмно, нет огня… И так же с неба голубого Луна смотрела на меня.