Герку словно ветром сдуло с печи. Он надел на бегу непомерно растоптанные бабушкины сапоги и выскочил на улицу.

В штабе гомон молодых голосов. Ругань. Однорукий кряжистый мужик кричит на начальника штаба, беловолосого хмурого питерского рабочего:

— Ты что, Красную Армию укреплять не хочешь?! Может быть, ты — контра?

— Да не могу же я безруких в армию регулярную зачислять.

— Безруких? Я же без руки отрядом партизанским командовал. Уничтожал беляков. А сейчас ты меня на печку посадить хочешь?

— Ну, хрен с тобой, — багровеет питерец. — Иди, вставай на довольствие. Только если замечания какие будут, шкуру спущу!

— Есть идти! — и мужик браво щелкнул каблуками.

Герка расталкивает парней и подходит к столу.

— И меня запишите, товарищ!

— Нельзя.

— Как так нельзя? Другим можно, а мне нельзя?

— Молод еще. Подрастешь, тогда уж, — миролюбиво смотрит на Герку начальник.

Все смеются. Паренек ростом не уступит любому мужику, только вот голос… все еще мальчишеский, как у молодого петуха, да усы с бородою не растут, хоть тресни.

Начальник штаба встает из-за стола, поднимает руку.

— Вечером, — говорит он, — приходите все сюда. О создании ячейки РКСМ разговор будет.

А на дворе не то дождь, не то снег. Налетит откуда-то из-за околицы крупчатая стена, засыплет землю сахарно-белой пленкой, а потом склизь под ногами, грязь…

Герка до самого вечера не уходит домой. Сидит вместе с парнями-одногодками под навесом, где конники-красноармейцы несут наряд, помогает поить лошадей. И лишь засветилась в штабе лампа-десятилинейка, подростки толпой хлынули в помещение.

Шел октябрь 1919 года. Мощным ударом части Красной Армии отбросили за Тобол Колчака. Политотдел 30-й стрелковой дивизии расположился в селе Мокроусово. Здесь формировались новые части из крестьян-добровольцев, здесь впервые создавалась комсомольская ячейка.

Герка Тарасов был самым заметным в селе парнем. Мать его, сельская учительница, Августа Устиновна Тарасова, с детства приучила Герку к труду. Он лучше других постигал грамоту, первенствовал в деревенских играх, проворно и ловко выполнял любую крестьянскую работу.

РКСМ! Для Герки и его сверстников, не знавших детства, но хорошо знавших нравы колчаковцев, видевших своими глазами, как издевались они над красным комиссаром Юдиным, слово РКСМ звучало заманчиво, красиво.

— Российский Коммунистический Союз Молодежи, — сказал им комиссар, — это смена большевиков. Тот, кто станет комсомольцем, всю жизнь должен отдать борьбе за счастье людей. Понятно?

— Понятно, — «басили» ребята.

В тот вечер и была оформлена Мокроусовская комсомольская ячейка, а секретарем ее стал Герман Тарасов.

Не очень-то по нраву пришлась комсомолия местным богатеям. В первый месяц организовали ребята маленький самодеятельный театр, песни озорные распевали про купцов-воротил, называя каждого ученым словом «эксплуататор». Но это еще ничего! Стали контрибуцией в пользу советской власти заниматься, организовывать красные обозы. Хлеб забирали для городов, для армии, для рабочих!

Однажды вернулся Герка со спектакля домой, а в дверях записка:

Наутро привезли из леса молоденькую сельскую учительницу-комсомолку Машу Цыганкову. Лицо разрублено топором, руки выломаны.

Насторожилась ячейка. Установила наблюдение за хоромами купцов Клоповых, Сутягиных, Королевых. Враг действовал ночью. Ночью стали действовать и комсомольцы. Ванюшка Куликов, веселый озорной хлопец, по целым ночам просиживал в густой крапиве на дворе у купца Клопова. Выведал все: и куда зерно закопали братья и кто расправился с Машей Цыганковой. Вскоре представители ЧК увезли Клоповых в уездный город, с тех пор их никто не видел.

Осенью 1920 года приехал в Мокроусовскую волость представитель Ялуторовского укома комсомола конармеец Сережа Беляев.

— Сдавай дела, Герка! — объявил он без обиняков. — Учиться поедешь, в школу второй ступени.

— Что ты, Серега? А мать я на кого оставлю?

— Мать? Поможем матери. Собирайся. Решение укома, братец, закон!

Они почти до полуночи сидели на берегу маленькой речки Кызак, слушали далекие девичьи песни и мечтали. Сережа все повторял:

— Я тоже пойду учиться. Вот только жизнь по-новому повернем — и пойду.