Первые лучи солнца, пробив сквозившую тучу, блеснули в небе и пробежали по земле и небу. Туман волнами стал переливаться в лощинах, роса, блестя, заиграла на зелени, прозрачные побелевшие тучки, спеша, разбегались по синевшему своду. Птицы гомозились в чаще и, как потерянные, щебетали что-то счастливое, сочные листья радостно и спокойно шептались в вершинах, и ветви живых дерев медленно, величаво зашевелились над мертвым, поникшим деревом.

–

Федька былъ боленъ 3-й мсяцъ, – нутренность, какъ онъ говорилъ. Въ чемъ состояла эта болзнь, не знали ни его братъ, ни племянникъ, ни фельшеръ, которому показывали больнаго, ни самъ больной. Впрочемъ больной и не желалъ знать этаго. Онъ зналъ и говорилъ, что смерть его пришла и ничего больше. <Недавно еще онъ былъ мужикъ сильный, веселый, здилъ на курьерскихъ, пвалъ псни и любилъ выпить. Теперь второй мсяцъ онъ не слзалъ съ печи, изрдка стоналъ, просилъ испить и твердилъ несвязныя молитвы.> – Третьяго дня его причащали.

Мужъ сидлъ одинъ въ своей комнат и молчалъ, кузина сидла подл него и молчала. Они искали и не находили, что бы сказать другъ другу, а чувствовали потребность сказать что нибудь. Одна свчка горла.

– Извините меня, мой другъ, – сказала кузина, – когда она еще была здорова (кузина вздохнула, мужъ тоже: онъ началъ обдумывать новый образъ жизни безъ жены, и ему помшали), вамъ тяжело, но что жъ длать? Она говорила, что желала бы покоиться съ матерью въ Щербинкахъ. Не отвезете ли вы ее, исполните ея послднее желанье. Расходы, разумется, не остановятъ васъ въ такомъ важномъ дл.

– Отчего она сказала: послднее желанье, когда сама говоритъ, что давнишнее, и, врно, сама выдумала, – подумалъ мужъ. – Расходы однако будутъ не очень большіе, рублей 200, – еще подумалъ онъ.

– Ахъ мой другъ, я счастливъ сдлать все, что могу, для ея памяти, – сказалъ онъ, – только, право, я не могу самъ ничмъ этимъ распорядиться. Я такъ разстроенъ.

– Ахъ, это понятно, мой другъ.

Надъ могилой госпожи стоитъ кирпичная часовня, и священникъ въ риз кадитъ тамъ и поетъ тамъ вчную память paби Бож[ьей]. Надъ могилой дяди Хведора растетъ густая трава изъ-подъ камня и, кажется, хотла сдвинуть. Такая же трава растетъ около часовни, и та, и другая каждый годъ засыхаетъ, засыпается снгомъ и обновляется, каждый день всходитъ солнце и свтитъ <на могилу> и на часовню, и на камень дяди Хведора. И никто не знаетъ, что сдлалось съ Ширкин[ской] госпожой и съ д[ядей] [едоромъ]. <Одинъ разъ жена дяди Хведора пришла състь лепешку на его могил, и лепешка была вкусна, и крохи падали на густую темно зеленую росистую траву, и солнце свтило ярко, и колоколъ гудлъ громко, и народъ шелъ изъ церкви весело, и Богъ [не] нарадовался, глядя на міръ свой, а подь землей Богъ знаетъ что оставалось отъ дяди Хведора>.1

–

15 января 1858 г. Толстой выехал из Москвы вместе с гр. Александрой Андреевной Толстой. Проводив ее до Клина, он поехал в имение кж. Варвары Александровны Волконской, двоюродной сестры его матери.

Здесь, того же 15 января Толстой записывает в Дневнике: «Хорошо начал писать Смерть», – так первоначально назывался рассказ «Три смерти». Работа продолжалась 16 января. На следующий день она была прервана охотой, а 18 вечером Толстой «немного поправил» начатый рассказ.

19 января Толстой вернулся в Москву и прочел написанное брату Николаю Николаевичу. «Совет[ует] дерево оставить», – записывает Толстой в Дневнике в тот же день.

Мы полагаем, что Толстой читал брату именно единственную дошедшую до нас рукопись «Трех смертей» в ее первоначальном виде, и что совет брата относился лишь к замыслу ввести в рассказ «смерть» дерева. Этот замысел был аннотирован в третьей части рассказа соответствующей вставкой между строк (см. описание рукописи), развитой, конечно, устно после прочтения рассказа в первоначальном виде. «Смерть» дерева была, по нашему мнению, написана уже в Москве. За это говорит разница в чернилах, которыми написана последняя часть рассказа и текст предшествующих частей, а также заметка Дневника под 20 января: «Встал рано. Думал, передумывал 3 смерти и написал «Дерево». Не вышло сразу».

21 января Толстой «думал и переписывал «дерево», т. е. всё ту же заключительную часть рассказа. 23 января он работал всё утро, «дописывал после обеда и прочел тетиньке с слезами». Под 24 января отмечен конец работы над рассказом. «Докончил Три смерти».

Во время пребывания в Петербурге, между 12 и 17 марта, Толстой с удовольствием встретился с А. В. Дружининым, редактором «Библиотеки для чтения», где впоследствии были напечатаны «Три смерти». «Видел Дружи[нина], его середу, все ничего. Д[ружинин] мил», – записано в Дневнике 12 марта.

Весьма вероятно, что при встрече с Дружининым был разговор о законченной Толстым вещи, и что он обещал ее в журнал Дружинина, но отдана ли была рукопись рассказа в это именно время, – сказать утвердительно нельзя за отсутствием данных.

Во время этого же посещения Петербурга Толстой, несомненно, беседовал о рассказе «Три смерти» с Л. А. Толстой. Мы полагаем, что во второй половине марта, только что вернувшись из Петербурга, именно об этой «вещице» писал Толстой своему другу, обещая прислать ее «на днях», как только она будет переписана.2 Быть может, в это же время рассказ переписывался и для журнала.