Прокутился-ли помщикъ, онъ скачетъ къ нему и торгуетъ 10,000-ный лсъ, а всхъ денегъ у него тысячи не наберется. Однако онъ за весь предлагаетъ 2,000; его гонятъ въ шею, онъ скачетъ къ купцамъ, уговариваетъ, чтобы цны не надбавляли, а онъ для нихъ купитъ, только-бъ ему за хлопоты магарычи были: онъ всемъ доволенъ, онъ человкъ ничтожный! и опять детъ къ помщику и опять; потомъ ужъ помщику до зарзу: купцы не дутъ, за нимъ присылаютъ, глядишь, а за 10,000-ный лсъ онъ 500 рубликовъ задатку даетъ, да по выручк 2,000 приплатитъ, и лсъ его.

Неурожай-ли случился, ему мужичокъ за осьмину четверть на другой годъ всыпаетъ. Другой за смяны ему годъ, почитай, цлый работаетъ. Онъ привыкъ по 2 гривны пудъ сна брать, да по рублю прозжимъ спускать, другой торговли онъ и не знаетъ. 10 процентовъ въ годъ получить онъ и пачкаться не станетъ, а торговля ему всякая открыта. – Платитъ мщанскія подати и за дтей солдатчины не боится, потому что въ разные города приписанъ, а въ гильдію записаться – онъ не дуракъ. Да и что? «Куда ему? – онъ человкъ ничтожный». Онъ любитъ чай, муку, въ которой вчно пачкается, лошадокъ, водку и донское пивалъ съ писаремъ, который ему кляузы пишетъ; очень любитъ трактиры и половыхъ, а когда говорятъ о двкахъ, то со смху помираетъ. Но грамот не знаетъ, только уметъ имя писать да «цифиры». Прозвище его Шкаликъ, но вс зовутъ его Алешка, исключая бдныхъ мужиковъ, которые, низко кланяясь, говорятъ ему «Алексй Тарасычь, батюшка».

Когда Ал[ешка] «прогоритъ» или «вылетитъ въ трубу» то это обстоятельство всегда возбуждаетъ истинную радость во всхъ его знакомыхъ, и тогда онъ, погибшій человкъ, или попадаетъ въ острогъ или спивается съ кругу. Къ несчастію Алешки, Липатки и Купріяшки изобилуютъ не въ одномъ N узд, а ихъ по всей Руси много найдется.

И досадно то, что они вс носятъ на себ самый чистый русскій характеръ, въ которомъ привыкъ видть много добраго и роднаго. Больно смотрть, какъ иностранные артисты, двки, магазинщики, художники за вещи, не имющія никакой положительной цнности, получаютъ черезъ руки нашихъ помщиковъ трудомъ и потомъ добытыя кровныя деньги русскаго народа, и, самодовольно посмиваясь, увозятъ ихъ за море, къ своимъ соотечественникамъ. Но, по крайней мр, тутъ можемъ мы обвинять европейское вліяніе, можемъ утшать себя мыслью, что люди эти спекулировали на счетъ нашихъ маленькихъ страстишекъ, въ особенности на счетъ подлйшей и обыкновеннйшей изъ нихъ – на счетъ тщеславія. Мы можемъ утшать себя мыслью, что, разрабатывая тщеславіе, они наказываютъ его. Но каково же видть Алешекъ и Купріяшекъ, успшно разрабатывающихъ незаслуженную нищету и невинную простоту народа, которыя одн причиною удачи ихъ спекуляцій. <Алешки и Купріяшки, не въ томъ, такъ въ другомъ вид всегда будутъ существовать, но разв не отъ помщиковъ зависитъ ограничить кругъ ихъ преступной дятельности?>

– Шкаликъ, поди-ка сюда, – сказалъ Николинька, подзывая его и отходя въ сторону. – Что жъ, братецъ? – наднь шапку – когда ты намренъ кончить дло съ Болхой? Наднь-же, я теб говорю, – я теб сказалъ, что, ежели ты до ныншняго дня съ нимъ не помиришься, я подамъ на тебя въ судъ, и ужъ не прогнвайся.

– Помилуйте, Васясо, я готовъ для вашей милости все прекратить и съ Болхой готовъ мировую исдлать и все, что вамъ будетъ угодно, только не обидно ли будетъ-съ, говорилъ Алешка, опять снимая шляпу.

– Ахъ, скука какая! Наднь, 20 разъ теб говорю, мн не въ шляп дло, а въ томъ, чтобы ты говорилъ толкомъ, а не болталъ всякій вздоръ; хочешь ты или нтъ кончить дло мировой? Ежели хочешь, ступай сейчасъ къ Болх и отдай ему по уговору 50 р.; ты вспомни, что ужъ вотъ 2-ая недля; ежели не хочешь, такъ скажи прямо, что не хочешь.

– Оно точно, Васясо, – отвчалъ Шкаликъ, надвая шляпу и мутно глядя черезъ плечо Князю, деньги отдать нечто, да больно обидно будетъ: наше сно разломали, наши веревки растащили, да чуть до смерти не убили, а вы съ меня же изволите деньги требовать, да судомъ изволите стращать. Сами изволите знать, мы за деньгами не постоимъ, да дло-то незаконное, а по судамъ, слава Богу, намъ не въ первой ходить, насъ и Матвй Иванычь знаютъ.

– Что?

– Впрочемъ на то есть воля Вашего Сіятельства, только насчетъ денежекъ-то извольте ужъ лучше оставить, – прибавилъ онъ, поглаживая бородку.

– Не понимаю! Такъ ты говоришь, что ты ни въ чемъ не виноватъ, что ты бабу не билъ?

– Никакъ нтъ-съ, – отвчалъ Шкаликъ, съ выраженіемъ совершеннаго равнодушія поднимая брови.

– И денегъ платить не хочешь?

– За что-жъ намъ платить? сами извольте посудить, Васясо, – отвчалъ онъ съ улыбкой, добродушно потряхивая головой.

– Ахъ, ка-кой – плутъ!!! – вскричалъ Князь, отвернувшись отъ него съ видомъ чрезвычайнаго изумленія и отвращенія. – Хорошо же негодяй! – прибавилъ онъ, вспыхнувъ и быстро подходя къ нему.

– Помилуйте, Васясо, – отвчалъ Шкаликъ, снимая шляпу и отступая, – мы люди маленькіе, темные.

Минутное волненіе изобразилось на лиц Шкалика при вид большихъ рукъ Николиньки, которыя, выскочивъ изъ кармановъ и сдлавъ грозный жестъ, энергически сложились за спиной. Казалось, руки эти напрашивались на другое употребленіе.

– Послушай, Шкаликъ, я совтую теб обдуматься, – продолжалъ онъ спокойне, но въ это время кто-то сзади довольно грубо толкнулъ его, прибавивъ: «позвольте». Онъ отодвинулся и, не перемняя суроваго выраженія лица, оглянулся. – Г-жа Михайлова, сопутствуемая своимъ супругомъ и выдлывая головой и глазами самыя, по ея мннію, завлекательныя маневры съ явнымъ намреніемъ обратить на себя чье-то вниманіе, вертлявой походочкой проходила къ экипажу.

– Совтую теб обдуматься, – продолжалъ Князь къ Шкалику тотчасъ же отвернувшись. – Ты самъ врно чувствуешь, что поступаешь безчестно и безсовстно. Помяни же мое слово, что, ежели не я, то Богъ жестоко накажетъ тебя за такіе гнусные дла. А тогда ужъ будетъ поздно. Лучше обдумайся.