– Напрасно коня промнялъ, добрый конь былъ, – пробормоталъ онъ.

Сынъ не отвчалъ. Понялъ ли онъ, или случайно, но Тихонъ ничего не сказалъ и началъ разсказывать про своихъ мужиковъ, стоявшихъ на станціи, особенно про Пашку Шинтяка, который всхъ трехъ лошадей продалъ и даже хомуты сбылъ.

Пашка Шинтякъ былъ сынъ мужика, съ которымъ старикъ вмст гонялъ и который обсчиталъ во время оно старика. Это была старая вражда. Старикъ вдругъ засмялся такъ чудн`o, что бабы уставились на него.

– Вишь лобастый чортъ, въ отца пошелъ, неправдой не наживёшься небось.

И вслдъ за тмъ старикъ, повши каши, утеръ бороду и усы и весело сталъ разспрашивать сына о томъ, какъ онъ выстоялъ эти два месяца, какъ бгаютъ лошади, по чемъ платятъ, съ видимой гордостью и удовольствіемъ. Сынъ охотно разсказывалъ, и разговоръ еще боле оживился, когда запыхавшаяся солдатка принесла зелёный штофчикъ, старуха вытерла тряпкой толстый, съ донышкомъ въ два пальца вышины стаканчикъ, и отецъ съ сыномъ выпили по порціи. Особенно понравился старику разсказъ сына о царскомъ прозд.

– И сейчасъ подскакалъ фельдъ-егерь, соскочилъ, дутъ, говоритъ, черезъ 10 минутъ будутъ, по часамъ гналъ. Сейчасъ глянулъ Михаилъ Никанорычъ на часы. – Тихонъ, говоритъ, мотри, все ли справно. Моя, значитъ, четверка заплетена, выведена, готово, молъ, не ты повезёшь, а мы подемъ. И Тихонъ, засунувъ свои оттопыренные большіе пальцы за поясокъ, тряхнулъ волосами и оглянулся на бабъ; он вс слушали и смотрли на него. Маланька съ чашкой присла на краю лавки и тоже встряхнула головой точно также, какъ мужъ, какъ будто она разсказывала, и улыбнулась, как будто говоря: «Каковы мы молодцы съ Тихономъ!» Старикъ положилъ свои об руки на столъ и, нахмурившись, нагнулъ голову на бокъ. Онъ, видимо, понималъ всю важность дла. Солдатка, размахивая руками отъ самыхъ плечъ впередъ себя и вмст, какъ маятникомъ, прошла изъ двери, но подойдя къ печк, сла, услыхавъ, о чемъ идетъ рчь, и начала складывать занавску вдвое, потомъ вчетверо и потомъ опять вдвое и опять вчетверо. Старуха же, имвшая только одну манеру слушать всякій разсказъ, [7] веселый ли онъ былъ или грустный, приняла эту манеру, состоящую въ томъ, чтобы слегка покачивать головой, вздыхать и шептать какія то слова, похожія на молитвы. Гришка же, напротивъ, всякій разсказъ слушалъ такъ, какъ будто только ждалъ случая, чтобъ покатиться со смху. Теперь онъ это и сдлалъ; какъ только Тихонъ сказалъ свой отвтъ становому: «не ты повезёшь, а мы» онъ такъ и фыркнулъ. Тихонъ не оглянулся на него, но ему не показалось нисколько не удивительно, что Гришка смется, напротивъ, он даже поврилъ, что разсказъ его очень забавенъ.

– Только сейчасъ осмотрлъ я еще, значитъ, лошадей съ фонаремъ, ночь темная была, – слышимъ, гремятъ съ горы, съ фонарями, 2 шестерика, 5 четверней и 6 троекъ. Сейчасъ вс по номерамъ. Сейчасъ передомъ Васька Скоморохинской нашъ съ Исправникомъ прогремлъ. Тройку въ лоскъ укаталъ, ужъ коренной волочется, колокольчикъ оборвалъ. Ужъ Исправникъ не вышелъ изъ телги, а к`oтомъ выкатился на брюхо. Сейчасъ: «Самовары готовы?» «Готовы». – «Пару на мостъ живо послать» – перила тамъ сгнивши были. Шинтяка живо снарядили съ какимъ-то дорожнымъ. Сейчасъ самъ съ фонарями подкатилъ прямо къ крыльцу. Володька везъ. Ему говорили, чтобы не зазжалъ по мосту, лошадей не сдержалъ. Живо подвели нашихъ. Все исправно было. Гляжу, Митька постромку закинулъ промежъ ноги, такъ бы и поставилъ.

– Чтожъ, говорилъ что? – спросилъ старикъ.

– Сейчасъ говоритъ: «Какая станція?» Сейчасъ Исправникъ: «Сирюково, – говоритъ, – Ваше Высокое царское величество». – «А? – представилъ Тихонъ, – А?» – и притомъ такъ чудно выставилъ величественно грудь, что старуха такъ и залилась, какъ будто услыхала самую грустную новость. Гришка засмялся, а солдатенокъ маленькій съ полатей уставился на старуху бабку, ожидая, что будетъ дальше.

– Заложили шестерикъ, слъ фолеторомъ нашъ Сенька.

– (То-то бы Гришутку посадить, – вставилъ старикъ, – обмеръ-бы.)

– Такъ бы отзвонилъ, – отвчалъ Гришка, показывая вс зубы, [8] съ такимъ выраженьемъ, что видно было, онъ не побоялся бы ни съ царемъ хать ни съ отцомъ и съ старшим братомъ разговаривать.

– Сенька слъ, – продолжалъ Тихонъ, пошевеливая пальцами, – свтло было, какъ днемъ, фонарей 20 было; тронули – ничего не видать.

– Что жъ, сказалъ что-нибудь? – спросилъ старикъ.

– Только слышалъ: «сейчасъ, – говоритъ, – хорошо, – говоритъ, – прощай». Тутъ смотритель, исправникъ: «Смотри, – говорятъ, – Тихонъ». Чего, думаю, не ваше смотрніе, помолился Богу. – Вытягивай, Сенька. Только сначала жутко было. Оглядлся мало-мальски – ничего, все равно, что съ работой хать. – Пошелъ! – Думаю, какъ хать, а подъ самую гору приходится, а тутъ еще захлестнули сукины дти постромку, какъ есть соскочила, такъ на возж всю дорогу лвая бжала. Подъ горой исправника задавилъ было совсмъ. Онъ слзалъ за чмъ-то. – «Пошелъ!» покрикиваетъ. Ужъ и халъ же, противъ часовъ 4 минуты выгадалъ. [9]

Старикъ посл каждаго стаканчика нсколько разъ требовалъ повторенія этаго разсказа. Помолившись, встали отъ стола. Тихонъ отдалъ 25 р. денегъ и гостинцы.

– Ты меня, батюшка, отпусти, теперь работа самая нужная на станціи, и безпремнно велли прізжать, – сказалъ онъ.

– А какъ же покосъ? – сказалъ старикъ.

– Чтожъ, работнику хоть 25 р. до Покрова заплатить. Разве я съ тройкой того стою? Я до Покрова постою, такъ, Богъ дастъ, еще тройку соберу, Гришутку возьму.

Старикъ ничего не сказалъ и влзъ на палати. Повозившись немного, онъ позвалъ Тихона.

– То-то бы прежде сказалъ. Телятинскій важный малый въ работники назывался, Андрюшка Аксюткинъ. Смирный малый, небывалый. И какъ просила Аксинья. – Чужому, говоритъ, не отдала бы, а ты, кумъ, возьми, Христа ради. Коли ужъ нанялся, такъ не знаю, какъ быть, не двадцать же рублевъ заплатить, – сказалъ старикъ, какъ будто это невозможно было, какъ ни выгодна бы была гоньба на станціи.

Солдатка, слышавшая разговоръ, вмшалась.

– Андрюха еще не нанялся, Аксинья на деревн.

– О! – сказалъ старикъ, – поди, покличь.