«Ничего, Лукинична, поправимся, – сказалъ Андрей Иванычъ, – а вели-ка обдать давать». – Онъ позвалъ Становаго и чиновника обдать и веселился и смялся съ ними за обдомъ, a посл обда веллъ имъ длать свое дло, а самъ веллъ запречь лошадей и похалъ въ городъ ко всмъ роднымъ и знакомымъ просить денегъ. Онъ просилъ взаймы. Но никто не далъ ему. Онъ уже хотлъ хать домой, какъ вспомнилъ про тетку, которая очень любила его. Онъ пріхалъ къ ней и разсказалъ все. «Я тебя люблю и помогла бы теб, Андрюша, да у меня своихъ денегъ нтъ, а есть дтскія. Отдашь ли ты?» – «Я отдамъ непремнно», – сказалъ Андрей Иванычъ, – и онъ точно думалъ отдать. И тетка взяла съ него честное слово, что онъ перестанетъ жить такъ роскошно и въ [срокъ?] деньги эти заплатитъ. Андрей Иванычъ далъ честное слово, взялъ деньги и похалъ въ <Москву> городъ. Но въ Москв встр[тился] ему его пріятель, и онъ, вмсто того чтобы заплатить деньги, прожилъ ихъ вс. Когда вышли послднія деньги, онъ легъ въ постель, но не могъ спать. Такъ онъ пролежалъ цлую ночь и не могъ придумать, чт`o ему длать. Жалко ему было и свой домъ, и деревню, гд онъ родился и выросъ и гд похоронены были его родители. Но хуже всего для него было то, что онъ обманулъ тетку, не сдержалъ слова и прожилъ чужіе деньги. «Теперь я подлецъ и пропащій человкъ, и мн нельзя жить». Онъ былъ въ такомъ отчаяніи, что если бы у него былъ подъ руками пистолетъ, то онъ застрлился бы. Но пистолета не было… «Утопиться?» – подумалъ онъ. Всталъ, одлся, вышелъ изъ гостинницы и пошелъ къ рк. Когда онъ подошелъ къ рк, солнце встало, и ему стало вдругъ весело. – «Нтъ, – подумалъ онъ, – не буду топиться, a убгу куда нибудь, такъ, чтобы не знали меня. Дальше куда нибудь». – «Вотъ, если бы съ ними уйти куда нибудь», – подумалъ онъ, глядя на рыбаковъ. На берегу лежало мужицкое платье. И ему вдругъ пришла мысль. Онъ снялъ свое платье, будто хочетъ купаться, потомъ влзъ въ воду и надлъ все мужицкое платье и пошелъ по берегу. Все онъ длалъ какъ восн, только думалъ куда бы уйти поскоре. На берегу была пристань, вошелъ на нее. <«Берите билеты скоре», закричали ему.> «Проходи скоре, останешься» – закричали на него и толкнули на пароходъ. Пароходъ засвисталъ и похалъ.

Андрей Иванычъ по привычк прошелъ въ первый классъ, но его оттолкнули оттуда. И онъ услышалъ, какъ барыня по фр[анцузски] сказала: «comme il est beau, ce paysan, il a l’air noble». [3] Онъ прошелъ въ 3-й классъ и слъ на полу у трубы съ мужиками и солдатами и былъ какъ во сн.

Вместо текста, начиная со словъ, стр. 145: Когда въ этотъ вечеръ кончая: и былъ какъ во сн. – первоначально было:

<И такъ часто длалъ Андрей Иванычъ. [4] Но пришло и на Андрея Иваныча несчастье. Былъ у него сосдъ Вас. Вас. Хмыровъ. У Хмырова этаго были племянники сироты, и Хмыровъ управлялъ ихъ имніемъ, но вмсто того, чтобы собирать ихъ имнье, онъ понемножку продавалъ его и хотлъ все отнять у сиротъ. Андрей Иванычъ былъ <Предводителемъ, – его дло было смотрть за малолтними,> онъ узналъ про это и похалъ къ Хмырову, чтобы усовстить его. – Мать Андрея Иваныча стала просить его, чтобы онъ оставилъ это дло. Она говорила: «Всхъ людей не усовстишь, а Хмыровъ злой человкъ и тебя не любитъ, онъ давно завидуетъ теб. Не зди, ты только изъ него себ врага сдлаешь». Но Андрей Иванычъ не послушался. – «Нтъ, маменька. Дти мн родня, и я не могу этаго такъ оставить». – И похалъ. До Хмырова было 60 верстъ. Андрей Иванычъ выслалъ лошадей на подставу въ село Дробино и похалъ вечеромъ, когда вс легли спать. Онъ къ утру хотлъ пріхать къ Хмырову. Андрей Иванычъ всегда былъ веселъ, и теперь онъ халъ ночью, то говорилъ съ кучеромъ, то посвистывалъ псенки и думалъ о томъ, какъ онъ отниметъ опеку дтей и спасетъ ихъ имнье. Въ Дорабин онъ остановился на постояломъ двор, пока перемняли лошадей, прилегъ на руку на жесткомъ кожаномъ диван и задремалъ. Старикъ хозяинъ пришелъ, разбудилъ его и сказалъ, что лошади перемнены и коляска заложена. Андрей Иванычъ вскочилъ и говоритъ: «Пчелы, пчелы, гд они?» – «Лошади, сударь, готовы». – «Ахъ да, гд я? Ахъ да, лошади готовы. А я, хозяинъ, какой сонъ видлъ!»

– А что, сударь?

– Будто пчелы на меня сли на лицо, на голову, на руки, и я ихъ горстями сгребаю, сгребаю и все не могу сгресть. – А потомъ…

– Ну, сударь, это сонъ хорошій. Это къ богатству. Да вамъ ужъ и такъ двать некуда. А я только попросить хотлъ вашу милость мн деньжонокъ на управду сотенку. Я отдамъ къ весн.

Андрей Иванычъ зналъ, что если дать денегъ, то никогда не отдастъ ему ихъ мужикъ, но онъ не умлъ отказывать, досталъ деньги и далъ.

– Такъ это къ богатству сонъ? – сказалъ онъ, – а вотъ что нехорошо. Вижу, я будто снимаю пчелъ и съ пчелами волоса изъ головы такъ и лзутъ, а это къ чему?

– Да это ничего, такъ, – сказалъ хозяинъ, – мало ли что приснится, – а самъ думаетъ: это нехорошо, это очень нехорошо. И Андрей Иванычъ такъ думалъ, да ничего не сказалъ, а сонъ этотъ долго посл того помнилъ. Онъ слъ въ коляску и похалъ.

Хмыровъ былъ маленькій кругленькій, румяненькій, съ черными усиками, чистенькой, учтивенькой, и домъ его былъ такой же маленькій, чистенькій и пестренькій. Онъ терпть не могъ Андрея Иваныча, но притворился, что очень ему обрадовался и сталъ его угощать и хвалить. И [къ] каждому слову говорилъ: съ. «Ужъ какъ-съ я радъ-съ, Андрей Иванычъ-съ, и что и сказать-съ не могу-съ такимъ.> 

Рукопись, автограф Толстого, занимает полулист писчей бумаги, сложенный в четвертку, всего 4 страницы, с небольшими полями, сплошь исписанными; бумага довольно плотная, без водяных знаков и фабричного клейма. Почерк крупный и связный в основном тексте, более мелкий и сжатый на полях. По характеру почерка отрывок можно отнести ко второй половине 1860-ых гг., скорее к концу их. Никаких указаний для более точной датировки у нас не имеется.

Автор работал над своим наброском в два приема: первоначально было исписано основное поле бумаги; однако, автор, повидимому, не был удовлетворен своей работой и стал ее переделывать почти заново; всё начало отрывка было зачеркнуто им, так же как и две последние страницы; таким образом от первоначального текста остался только эпизод встречи с крестьянином на охоте, занимающий конец первой и почти всю вторую страницы рукописи; весь остальной текст вписан автором на полях и представляет собой как бы вторую редакцию отрывка.

Интересно отметить, что первоначально Толстой приурочил свой замысел к определенному географическому району (Одоевский уезд, Тульской губ.), но затем заменил эти конкретные указания чисто вымышленными (Сандарская губ.). Известное колебание проявил автор в установлении имени-отчества своего героя, который именуется то Андреем Иванычем, то Степаном Семенычем, но фамилия: Прозоров – остается неизменной.

Рукопись хранится в архив Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 11, 1.)