– Мн широкъ, – сказала я, снимая.

[2] Онъ отмрилъ три четверти съ двумя пальцами, прикинулъ себ за спину, – концы пояса чуть показались по краямъ его живота.

– Ну вотъ, это была моя талія. [3] И этаго ничего не было, – сказалъ онъ, своей красивой загорлой рукой поднимая длинные блые бакенбарды.

– Ну, однимъ словомъ, вы были кто-то такой, но не дядя, а въ тысячу разъ хуже.

– Пожалуй, что хуже. Но я былъ такой. – Ну вотъ… – Я былъ еще въ университет…

– Нтъ, да вы хорошенько все, все разскажите, чтобъ я поняла. Я не могу представить себ, чтобы вы тоже соблазнялись.

– Ну, хорошо. [4]

Мн было 16 лтъ. Я только что поступилъ въ университетъ и по[с]л напряженнаго, столь чуждаго 16-ти лтнему, [5] здоровому, полному жизни малому труда приготовленія къ экзамену пріхалъ къ дяд въ деревню.

Ходя въ грохот мостовой по раскаленнымъ майскимъ солнцемъ пыльнымъ городскимъ улицамъ, по бульварамъ съ запыленными липками, я думалъ о деревн, настоящей деревн, въ которой я выросъ и [воображалъ себя] въ деревн большимъ, студентомъ, <безъ принужденныхъ занятій,> съ правомъ когда хочу хать верхомъ, купаться, идти на охоту, лежать съ книжкой въ саду и ничего не длать кром того, что мн хочется, и это счастье казалось мн столь великимъ, что я не врилъ въ его возможность и отгонялъ мысль о немъ, чтобы не потерять послдней силы работать къ экзамену.

Но экзамены прошли, съ своими страшными тогда и тотчасъ же забытыми перипетіями, съ сомнительнымъ баломъ изъ латыни; я надлъ мундиръ и снялъ его и, распростившись съ профессоромъ, у котораго жилъ, въ первый разъ одинъ похалъ на почтовыхъ и пріхалъ къ дяд и скоро замтилъ, что я ожидалъ слишкомъ многаго, что было все то, чего я ожидалъ, но что въ этомъ положеніи, въ деревн, ожидалъ [я] еще большаго, и еще больше была несоответственность того, что я имлъ, съ тмъ, чего желалъ, чмъ она была, когда я держалъ экзамены.

Дядя, бывшій лейбъ гусаръ, воспитанный у езуитовъ, утонченный, остроумный старикъ (какъ мн тогда казалось, ему было подъ 50) принялъ меня ласково и отвелъ мн комнатку во флигел. Дядя цнилъ въ людяхъ больше всего вншность, чистоплотность, элегантность одежды, рчи и манеръ. Съ свойственной молодости способностью поддлываться подъ чужіе взгляды, я тотчасъ же усвоилъ себ то, что ему нравилось, и онъ былъ мною вполн доволенъ. Я сходился съ нимъ и съ теткой за обдомъ и ужиномъ, иногда сидлъ и, чувствуя себя польщеннымъ его вниманіемъ, какъ къ большому, слушалъ его разсказы, слушалъ его музыку и рчи о музык, и самъ разсказывалъ ему. Иногда онъ заходилъ ко мн въ мой флигель и радовался на чистоту и акуратность, въ которой я держалъ свое помщеніе.

Меня вншнее устройство моей жизни тоже радовало. Это было въ первый разъ, что я самъ по своему устроился и одинъ жилъ. По утрамъ я пилъ кофе у себя. Я вставалъ рано, купался, надвалъ чистое блье. Человкъ пока чисто-чисто (я очень взыскателенъ былъ тогда на чистоту) убиралъ мою комнату. Я приходилъ, акуратно и изящно разставлялъ свои вещицы у окна и садился съ книгой за кофе. Я читалъ философскія книги. И первые дни это радовало меня; но скоро я отрывался отъ книги, смотрлъ въ окно на елку и групу березъ, между которыми у дяди жилъ прежде медвдь, и красота этих березокъ, этой елки, травы курчавой, свта и тни, мухъ, собаки, свернувшейся кольцомъ, такъ начинали волновать меня, что я признавался себ, что эта акуратность, чистота, свобода и философія – не то, что что то другое, такое, которое удовлетворитъ мои желанія, нужно мн. Я представлялъ себ, какъ дядя жилъ встарину, когда былъ молодъ, какъ я буду жить посл, и въ душ поднималась тревога, и я придумывалъ, что бы мн длать, чтобы не пропустить время и наслаждаться какъ должно.

Медвдь? – Охота? – Да, надо охотиться. Я заводилъ дружбу съ [6] Семеномъ садовникомъ, и мы вставали до зари и шли на охоту. [7] Все это было прекрасно: раннее утро, роса, мочившая ноги, глушь лса, жажда къ утру и купанье въ озер, – но нестолько потому, что время было не охотничье, и мы ничего не убили, сколько опять потому же, что эти охотничьи прогулки вызывали [во] мн еще более сильныя и неудовлетворенныя желанія. Купер[овскій] Патфайндеръ, [8] Американскіе двственные лса, возможная величественная дятельность въ этихъ лсахъ представлялись мн. И все то, что было теперь, было не то и только раздражало меня и приводило въ уныніе. Тоже было съ рыбной ловлей, съ верховой здой, съ музыкой, которой я началъ опять учиться, съ посщеніями сосдей, къ которымъ меня возилъ дядя. Я начиналъ съ восторгомъ и убждался тотчасъ же, что это – не то, и бросалъ. Я былъ свободенъ, молодъ, здоровъ, я былъ счастливъ, – должно бы это называться счастьемъ, – но въ душ моей жила тоска, поэтическая юная тоска праздности и тщетнаго ожиданія великаго счастія, которое не приходило.

– Что это Алена Силовна нынче ужасно любезничала, – сказалъ дядя жен, когда мы возвращались изъ церкви въ Троицынъ день. – Она назвалась пріхать съ дочерью.

– Ты видлъ дочь? – спросилъ онъ у меня. – Она изъ Смольнаго. Elle est gentille. [9] Не правда ли?

Я покраснлъ, какъ всегда краснлъ, когда говорили о женщинахъ. Я о женщинахъ зналъ только, что они опасны, и боялся ихъ.

– Да, кажется, – отвчалъ я искренно, потому что во время обдни я чувствовалъ нсколько разъ, что я задыхаюсь отъ быстроты біенія моего сердца. И всякій разъ, оглянувшись, я встрчался съ взглядомъ дочери Алены Силовны. Хороша или дурна она была, я не могъ знать, потому что лицо ея представлялось мн всякій разъ въ сіяніи недоступнаго мн блаженства. Я не врилъ, что она смотрла на меня. Я былъ, вроятно, на дорог ея взгляда. Я помнилъ только что-[то] тонкое, воздушное и взглядъ нжный и ласкающій полузакрытыхъ глазъ. И помню, что было тамъ, около этого взгляда, блескъ, волоса и близна шеи.

– Да, очень, – отвчалъ я.

– Это, кажется, на твой счетъ она такъ любезничала. Faites lui la cour, mon cher. [10] Вотъ теб и занятіе.

– Ахъ, Владиміръ Ивановичъ, она невста, – сказала тетка.

– Ну, да онъ не отобьетъ ее. Да за кого выдаютъ?

– За сына Ивана Федор[овича].

– Путейца? Ну, отбей, я разршаю.

Тмъ разговоръ кончился. Но мн онъ не понравился. Какъ могъ дядя такъ смяться о томъ, что для меня такъ важно! Важно для меня было то, – я зналъ, – что вс мущины, даже молодые, бываютъ влюблены и бываютъ любимы, но про себя я не смлъ думать, чтобы я когда нибудь могъ быть любимымъ. Когда я влюбился въ первый разъ въ Зину Кобелеву, она только посмялась надо мной; а потому я уже давно ршилъ, что я никогда не буду влюбляться, чтобы не испытать такого же мученья, и постараюсь жить безъ этаго. Дядя же такъ легко, шутя, растравлялъ мою эту рану. И про кого же онъ говорилъ это? Про это небесное видніе, бывшее мн въ церкви. Разв я смлъ думать объ этомъ? а онъ заставляетъ думать, и мн больно. – «Нарочно, если он прідутъ, я уйду съ ружьемъ. И лучше – всетаки она догадается, что я ушелъ отъ нее нарочно, и можетъ быть пожалетъ».