Зорина в волнении заходила по комнате.

— Надо принять меры, Анна Васильевна; надо ее отыскать, спасти, — проговорила Катерина Александровна.

— Ах, что вы мне о ней толкуете! — вспылила Анна Васильевна. — Есть мне дело до этой негодницы! Низкая тварь, она губит меня. Я бы, кажется, ее из своих рук задушила! А я еще всегда заботилась о ней, принимала ее сторону. Это недаром; это ее настроили; это кто-нибудь под меня подкопаться хочет. Боже мой, и за что же это все на меня обрушивается в этом вертепе, в этом аду! — Анна Васильевна была вне себя от тревоги. — Ну, что я скажу Боголюбову? Что? — взволнованно восклицала она. — Ведь, может быть, он уже все знает; может быть, она прямо к нему прошла, наговорила на меня… У нас каждую кухарку слушать станут… Всем верят… Надо ехать, ехать надо! Нет, я не дам погубить себя так; я прежде всех погублю… я… я…

Анна Васильевна в изнеможении опустилась на кресло. Видно было, что под влиянием сильного страха она сама не сознавала, что говорила. В душе эта отставная полковая барыня была вовсе не злой, но чувство самосохранения заставляло эту уже близкую к бедности женщину делаться беспощадной в отношении тех, кто каким бы то ни было образом содействовал уничтожению ее последних средств к жизни.

— Не ездите, Анна Васильевна; лучше прежде отыскать ее… Может быть, все уладится! — произнесла Катерина Александровна. — Позвольте мне…

— Что вы толкуете? Да разве я могу не ехать? Разве эта история не будет завтра же известна и Боголюбову, и графине, и всему городу? Это все на меня обрушится… Разве вы думаете, что мне приятны эти объяснения?.. Вы, кажется, должны были понять мой характер, мое стремление избежать дрязг и ссор…

— Дело, во всяком случае, принесет вам неприятности, — проговорила Прилежаева. — Так лучше устроить его так, чтобы спасти ребенка, а потом смягчить поступок бедной девочки.

— Ребенка!.. Девочки!.. — воскликнула Анна Васильевна с негодованием. — Знаю я их: это развратницы, выкидыши вертепов! А вы называете ее ребенком, девочкой! Милая рекомендация для вас самих!

Катерина Александровна на мгновение вспыхнула и потом побледнела сильнее прежнего.

— Анна Васильевна, Скворцова поступила в приют семи лет, — с усилием проговорила она и сдвинула брови; ее лицо приняло злое и суровое выражение.

— Ну, так что же? — перебила ее с нетерпением Зорина, уже начавшая переодеваться.

— Она жила с тех пор безвыходно под этой кровлей… Где же она могла развратиться?..

Зорина окинула глазами Прилежаеву.

— Так не думаете ли вы, что мы ее развратили? — гневно крикнула она.

— Это подумают Боголюбов, графиня и княгиня. Она подумают, что вы не умели смотреть за приютом, что вы…

— Прошу вас, не делайте мне дерзостей! — топнула ногой Зорина. — Вы думаете, что я уже вишу на волоске, что меня выгонят, что меня нечего бояться! Вы ошибаетесь; вы жестоко ошибаетесь! Я останусь начальницей я не только останусь, но и выгоню всех, которые думали сжить меня!

— И прекрасно сделаете, — сдержанно ответила Катерина Александровна. — Но теперь дело не в том; теперь нужно спасти Скворцову и по возможности не разглашать дела.

— Ступайте! Вы сделали свое дело! Теперь я поеду к Боголюбову, — решила Зорина.

— Ради бога, ради всего святого не ездите! — горячо воскликнула молодая девушка и сжала с мучительным выражением свои руки. — Вы сами были матерью; у вас были дочери: сжальтесь над этою сиротой… Ведь это дело дойдет до полиции; о ней подадут объявку… На ней даже казенное платье… Позвольте прежде отыскать ее. Вы доброе дело сделаете! Вам бог заплатит за это!..

Анна Васильевна с не свойственными ей в обыкновенные минуты черствостью и подозрительностью взглянула на Катерину Александровну и иронически спросила ее:

— Да уж вы не заодно ли с нею?

Эти слова заставили очнуться Прилежаеву и понять, с кем она имеет дело.

— В моей жизни нет пятен, и за себя я не боюсь, — твердо проговорила она.

— Ах, боже мой, какая святость! — с иронией воскликнула старуха. — Я это сказала потому, что вы вчера еще разнежничались что-то со Скворцовой.

Катерина Александровна широко открыла глаза: она до сих пор и не подозревала, что даже у приютских стен есть глаза.

— Я именно потому-то и хлопочу о Скворцовой, что не далее, как вчера, я застала ее в слезах, в таком состоянии, в каком может быть человек перед самоубийством, — произнесла Прилежаева.

— Трогательно! — иронически заметила старуха, надевая шляпку. — Чувствительные кухарки… Впрочем, мне надо ехать… Ступайте!

Катерина Александровна молча вышла из комнаты. В ее голове шумело; ей казалось, что она находится в каком-то чаду; она не помнила, что она говорила; она не могла обсудить, как она будет действовать дальше. В такие минуты человек идет напролом, бьет, может быть, не в то место, куда надо бить, но что же делать, если внутреннее волнение и быстрота совершающегося неожиданного события не дают возможности для строгого начертания плана действий. Катерина Александровна быстро прошла в залу и позвала одну из подруг Скворнрзой.