— Даша, Иванъ, проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, стараясь казаться спокойнымъ, — не развязывайте чемодановъ и укладывайтесь! У барыни матушка захворала… при смерти… Я получилъ письмо… Мн тоже надо будетъ хать… Вотъ не ждалъ-то… Надолго, вроятно, уду… Дтей тоже приготовьте… Все соберите… Вамъ придется искать мста… Квартиру тоже сдать надо… на что она мн…

Онъ хотлъ что-то еще сказать, но не могъ, круто оборвалъ рчь, махнулъ рукой и ушелъ въ кабинетъ. Ему гадко было объясняться и лгать передъ прислугой, а между тмъ ее нужно было обмануть, чтобы избжать толковъ.

Слуги въ изумленіи переглянулись между собою, недоумвая, что случилось.

— Папа, папа! Вотъ и мы! кричали дти, возвращаясь съ прогулки.

— Тише, тише, дтки! проговорила Даша. — Папаша отдыхаетъ въ кабинет.

— А мама пришла? спросила двочка.

— Мамаша ухала, и папаша, и вы тоже удете, отвтила Даша.

— Куда подемъ? спросили дти.

— Не знаю, не знаю, а вотъ все собирать велно!

— Да что ты болтаешь? вмшалась въ разговоръ старуха-нянька. — Что стряслось такое?

— А и Господь вдаетъ, только велно укладывать все и квартиру сдавать, и намъ мста искать…

Нянька въ испуг присла на стулъ и перекрестилась.

— Господи! Бда какая-нибудь! Барыня-то гд? проговорила она.

— Къ маменьк, говорятъ, ухала; маменька ея, видите, больна, пояснила горничная.

— Ну, такъ я и поврю! сказала нянька, задумчиво качая головой. — Недоброе тутъ творится, недоброе… Всегда-я говорила, что догуляются до бды. Ну, вотъ и стряслось… Тоже не ждала, не гадала, а теперь ищи мста на старости лтъ… И что съ вами-то, ангелы божіе, будетъ… что съ вами-то будетъ!..

Нянька притянула къ себ въ прилив нжности дтскія головки.

— Няня, что ты плачешь? тревожно приставали дти.

— Объ васъ, сиротки мои, объ васъ, ангелы божіе! заунывно причитала нянька.

Смущенныя и испуганныя дти, ничего не понимая, стояли передъ нянькой съ опущенными рученками и широко открытыми глазками. Ихъ маленькія сердчишки охватилъ какой-то неопредленный страхъ, какое-то новое чувство болзненной тоски.

А прислуга, нисколько не стсняясь ихъ присутствіемъ, уже судачила про господъ.

Старая два, «городская» фрейлина былыхъ временъ, княжна Олимпіада Платоновна Дикаго только что успла «откушать» свой утренній чай и приссть къ туалету, чтобы горничная причесала ей волосы и одла ее, когда къ подъзду ея деревенскаго жилища подкатилъ экипажъ. Такой ранній визитъ былъ здсь явленіемъ необыкновеннымъ. Олимпіада Платоновна уже не первое лто проводила въ Сансуси, въ подмосковномъ имніи своего брата, и вс мстные аристократы, начиная съ предводителя дворянства и кончая архіереемъ, давно успли привыкнуть къ ея неизмннымъ обычаямъ, привычкамъ и правиламъ: съ визитомъ къ ней они не смли являться ране второго часа, безъ приглашенія они не являлись къ ней къ обду или на вечеръ. Ея образъ жизни и ея правила были опредлены разъ и навсегда точно и акуратно и она не измняла ихъ ни для кого. Длать исключенія для кого бы то ни было было не въ ея характер. Вслдствіе этого ее крайне удивилъ пріздъ гостей въ неурочный утренній часъ.

— Софья, кто тамъ, спроси! обратилась она къ своей «камерюнгфер», услыхавъ шумъ подъхавшаго экипажа.

«Камерюнгфера», такая же старая два, какъ и барыня, поспшно вышла изъ будуара и черезъ нсколько минутъ возвратилась снова:

— Владиміръ Аркадьевичъ съ дтьми пріхалъ, доложила она.

— Сумасшедшій, право, сумасшедшій! проговорила Олимпіада Платоновна недовольнымъ тономъ. — Не написалъ, не извстилъ и, какъ снгъ на голову, изволилъ явиться… И съ супругой? уже съ ядовитой ироніей спросила она.

— Помилуйте, разв онъ смлъ бы! возразила горничная.

— А — а, матушка, нынче люди все смютъ! Ворвутся къ теб въ домъ, незванные, непрошенные, да еще хотятъ, чтобы имъ глазки длали, сердито проговорила Олимпіада Платоновна. — Нынче вдь одиннадцатую заповдь люди придумали «будь нахаломъ и преуспвать будешь!»

Горничная засмялась тихимъ смхомъ.

— Бросила, врно, супруга то, такъ и пріхалъ къ тетушк, продолжала ворчливо Олимпіада Платоновна.

— Ну, ужь и бросила! усумнилась горничная.

— Да ужь ты помяни мое слово, что бросила! настойчиво утверждала Олимпіада Платоновна. — А то зачмъ бы ему дтей ко мн тащить? Помнишь, какъ князя Петра Андреевича Дикаго жена бросила, тоже ко мн дочь притащилъ. Они вс таковы: женятся — не спросятся, разойдутся — дтей везутъ. «Вы, ch`ere tante, такъ добры, такъ добры»! Голубчики вы мои, доброта-то моя вотъ гд у меня сидитъ! Олимпіада Платоновна показала костлявымъ пальцемъ на затылокъ. — Изъ за доброты-то своей я не гд нибудь по заграницамъ наслаждаюсь, а въ подмосковномъ Сансуси схимничаю, себя во всемъ урзаю…