Полковник внимательно смерил меня рачьими глазами. Его взгляд теперь был преисполнен проницательности.

— Именно там я впервые услышал о пигмейском короле Бубу.

— О короле Бубу?

— Да. О Бубу — короле пигмеев. Ван Эгмонт, я полюбил вас за отчаянность и теперь буду всемерно помогать успеху вашего начинания. Моей задачей станут обеспечение вашей безопасности и мобилизация всей нашей современной техники. Я познакомлю вас с людьми, лично побывавшими на западных и восточных окраинах Итурийского леса, свяжу с официальными учреждениями — как гражданскими, так и военными. Вам останется только совершить самое главное и почетное — пересечь середину белого пятна, быть первым белым человеком, кто собственной рукой нанесет на аэрофотографическую карту маршрута свой героический путь. Теперь я сам уже начинаю верить в ваш успех. Вы — сильный и смелый человек. Вы дойдете. За вашу победу!

Консул поймал мой взгляд и еле заметно отрицательно качнул головой. Не желая обсуждать свое решение из-за невозможности объяснить ему настоящие причины моего поступка, которое со стороны могло и должно было казаться фанфаронством и просто глупостью, я отвел глаза, но встретил ловящий взгляд миссионера. Он умоляюще улыбнулся и тоже незаметно сделал мне знак отрицания.

«Не верьте этому бельгийскому прохвосту!» — кричал немой взор мистера Крэги.

«Как вы можете так доверчиво слушать этого старого разбойника?» — беззвучно вопил глазами миссионер.

Но я был тверд. Точно тяжелый груз свалился с моего сердца, стало легче дышать, и впервые я почувствовал прилив истинного спокойствия. Я вспомнил туарегскую девушку и мысленно крикнул ей: «Бэллафиа!» — вспомнил свои тошнотворно позорные ощущения, когда солдат держал за волосы беременную женщину, ее кровь, медленно текущую по вздутому животу, и его голос, с гордостью сипевший рапорт… Ах, как все это противно — и «Королевская акула», и все, все… Да, с этим кончено, остаются только грядущее спокойствие и сладчайшая горечь забвения…

Это именно то, что я искал и не находил до сих пор. Какая удивительная удача! Вот он, красивый уход! Если не удалось жить красиво, то хоть удастся умереть легко и свободно. Я старался вспомнить слово, которым называются в Японии люди, дающие перед боем обещание сражаться насмерть; в переводе это слово означает «вернись мертвым». «Да, именно “вернись мертвым”», — мысленно повторял я, не слушая слова полковника.

— Пигмеи — замечательные стрелки. Без ножа они делают маленькие луки длиной в полметра и стрелы длиной сантиметров в двадцать и попадают слону прямо в глаз! Да, да, эти самые маленькие люди на земле охотятся на самых больших в мире животных. Там растут и самые высокие деревья — окуме. На вершине такого дерева пигмеи строят гнезда. В них карлик сидит с женой и детьми, прикрытый зонтом из листьев, и ловит за ноги пролетающих райских птиц, съедая их живьем. Я представляю себе вас, ван Эгмонт, такого красивого и светского, сидящего вместе с королем Бубу в его гнезде и передающего его величеству официальное послание от губернатора Конго — его сиятельства графа Кабелля!

Что-то царапнуло у меня в сердце.

— Что за фантазии! — проговорил я нехотя.

— Почему фантазии? Это забавный балаган! Как будут восхищаться ваши парижские поклонницы!

Я посмотрел на свои ноги и сквозь короткие колониальные брюки увидел ненавистные рейтузы персикового цвета.

Мы выпили еще: за Бубу, за мое успешное выступление при королевском дворе и т. д. Потом суденышко бросило якорь, и мы на шлюпке поплыли к берегу. На пригорке стоял охотничий домик. «Девственное сердце Африки», — пронеслось в моей уже сильно пьяной голове.

Навстречу нам выбежал хозяин, пожилой араб.

Отец Доминик немедленно сел за стол — отведать разнообразной дичи, тут же зажаренной на костре. На белоснежной скатерти под подсвечником с пятью свечами его уже ожидал бокал бургундского.

— Очень стильно, — преподобный отец потер руки и в шутку облизнулся. — Господа, не обращайте на меня внимания: когда я ем, я глух и нем!

И он поплыл по гастрономическим волнам, пока часа через два не сел на мель — упал со стула, был бережно уложен хозяином на кушетку и безмятежно уснул. В его душе всегда царил мир.

Оставшаяся троица добралась до дивана, не зная точно, что еще предпринять. Но хозяин уже выплыл из ночи во главе странной процессии: слуги тащили откуда-то из темноты несколько девочек лет по десяти, совершенно голых, их втолкнули в комнату, выстроили перед нами в ряд и отошли к дверям. Однако их было не нужно сторожить — дети были полумертвы от страха. Кожа их посерела, руки повисли.

Хозяин глубоко поклонился и сказал с приятной улыбкой:

— Первосортный товар, мсье! Только что из деревни, я спешил доставить его к вашему прибытию еще горяченьким! Он игриво ущипнул сзади одну из девочек, но та даже не заметила этого. Дети во все глаза глядели на нас.

— Стоят недорого, я никогда дорого не запрашиваю. Говорят, что многие арабы это делают, но я — нет. Не мой обычай, мсье. Девочки — невинные. Все до одной.

Он наклонился и быстро обошел весь ряд, демонстрируя качество товара.

— Убедились, мсье? У меня нет привычки мошенничать, я — честный человек. Каждая девочка стоит по триста французских франков. За эти деньги вы можете получить ее с потрохами, целиком: хотите — завтра бросьте здесь, хотите — забирайте с собой хоть на край света. Такой лакомый кусочек за триста франков — видит Аллах! — это не дорого, мсье, причем я продаю на выбор — вот они, смотрите! В Ле-опольдвилле за эту цену вы не купите девственницу, разве только какую-нибудь косую или хромую, или один скелет, мсье. А здесь, дорогие гости, — любуйтесь и выбирайте! Не стесняйтесь, пощупайте! Чистенькие и свеженькие, как розочки!