— Что может загнать человека в состояние ничтожества?

— Любовь.

Солдат любил девочку со своей улицы, обнимал ее восьмеркины округлости, родил с ней ребенка, не хотел ничего другого. Она была его частью, он силой втаскивал ее в свою жизнь. А она выдиралась. Он хотел ее убить. Не вышло. Ситуация Кармен, с той разницей, что у Хозе вышло. Почему Хозе можно, а солдату нельзя. Почему Хозе — цельная личность, а Петько Довгань — ничтожество?

— Проспер Мериме об этом писал, и читателям было интересно, — напомнила Тамара.

— Проспер Мериме не был завотделом газеты. Он был просто Мериме. А у меня есть ролевая функция.

— Что? — не поняла Тамара.

— То. Мы должны воспитывать читателя на положительном примере. На героических поступках. Чтобы человек прочитал и подумал: «И я так могу». Надо возвышать человека в его собственных глазах. А после этой истории хочется пойти и повеситься. Ради чего мы будем копаться в этом мусоре?

— Ради солдата. Может быть, удастся сократить срок. Даже один год и то имеет значение. Не одиннадцать, а десять.

— Он где работал? — спросил Влад.

— Какая разница…

— Ну все же.

— В хлеву.

Влад промолчал.

— Я знаю, о чем ты молчишь, — сказала Тамара. — Ты считаешь, что он поменял один хлев на другой и общество не заметит его отсутствия.

— Совершенно не заметит, — подтвердил Влад.

— Но ведь общество — это не абстрактное понятие. Общество — это я, ты, он. Да, и он тоже. Он не в колбе жил. И общество должно ему помочь. В этом его гуманность.

— А может быть, гуманность в том, чтобы не помогать.

— Это твоя ролевая функция? А сам ты как считаешь?

— Я считаю: жизнь груба. Надо помогать людям выжить. Зажигать лампочку надежды. А не окунать лишний раз в мусорный бак.

Зазвонил телефон торопливыми, перебивающими друг друга звонками.

Тамара сдернула трубку. Подняла на Влада умоляющие глаза.

— Ухожу, — понял Влад и пошел из кабинета.

Тамаре казалось, что он уходит очень медленно.

Вечность. У него была походка человека, который забыл надеть штаны и смущается своего голого зада. Наверное, ролевая функция была ему необходима, как штаны. Чтобы увереннее себя чувствовать. Ролевые функции надо поручать людям без комплексов.

Наконец Влад вышел и плотно закрыл за собой дверь.

— Да!!! — закричала Тамара.

— Это я.

— Почему ты так долго не звонил?

— Я не знал, что сказать. А теперь знаю.

— Говори!

— Вагон одиннадцать. Место тринадцать. Завтра я в Москве. До завтра.

— Подожди!

— Все завтра.

— Подожди!

— Ну жду. Что?

Тамара молчала. Молчание было кричащим, ликующим. Люди изобретают перпетуум-мобиле, вечный двигатель. Самый вечный двигатель — это любовь. И горючее у него никогда не кончается. Он на самозарядке.

Вдруг Тамаре показалось, что молчание стало пустым. Линия отключилась, и она слушала ничто.

— Эй! — испуганно позвала Тамара.

— Я здесь, — тихо сказал он из пустоты. — Я здесь. Я никуда не денусь.

Поезд приходил утром. Казалось, что утро не наступит никогда. Но оно наступило. И поезд пришел без опозданий. Состав стоял громоздкий и пыльный, будто его не обметали с тринадцатого года. Тамара понимала, что происходит момент овеществления мечты. Мечта обретает детали, подробности и даже запахи.

Юра стоял возле своего вагона и не двигался. Люди обтекали его, как медленные струи. Тамара остановилась, как будто ее придержали за плечо. Она его видела. Он ее — нет. Он озирался, его лицо было напряженным. Провинившийся провинциальный ангел.

Затылок стрижен короче, чем следует. Курточка из кожзаменителя стояла коробом. Но не в курточке дело, а в какой-то несвободе, неадаптированности. Он был здесь чужой.

Подруга Нелка говорила: «Всех курортных знакомых надо смотреть под московским небом». Юра под московским небом не смотрелся. Там, в поселке Солнечный, среди родственников несчастного Петька и в своем деревянном доме — он был значителен и даже блестящ. А здесь куда-то все ушло, и правильное лицо настолько ничего не выражало, кроме напряжения, что казалось: лица нет. И прежнего Юры нет. Вместо человека — знак, совершенно необязательный. И что с ним делать — не ясно. Тамара представила себе, как сейчас подойдет, он увидит ее растерянность. Придется изображать радость, которой нет. Играть роль. А дальше? Куда она его поведет? В Москве с гостиницами не проще, чем в Днепропетровске. Значит, следует пригласить его к себе. Мать все просечет, тут же спросит свистящим шепотом: «Откуда ты взяла этого подростка?» Мать не любила зятя, но зять был свой, часть жизни, как хроническая болезнь. А этот — инородное тело, а все инородное мать отторгала с присущей ей категоричностью, граничащей с хамством.

Можно было бы отвести к Нелке, Нелка — никому не скажет, швейцарский банк, ко тогда что-то рухнет между ними. Тамара перестанет быть прежней Тамарой, а будет чем-то вроде Нелки. Их дружбе нужна была дистанция. Нелка посмотрела бы на Юру и поставила диагноз: «У вас с ним разный менталитет».

Нелка считала, а может, где-то вычитала, что вокруг физического тела существует еще одно: ментальное. Физическое тело — это данность. А ментальное — то, что ты наработал в течение жизни. Оно как бы окаймляет физическое и невидимо глазу. Некая духовная рамка.