Из кабинета, в который уже входил Айман Джанбатов.

Но никуда Пашка не перенесся, хотя молил об этом всех известных ему богов. Единственное, что ему удалось, это, прижав к груди фотографии, нырнуть под стол.

— … и предлагаю перейти на «ты»! — донеслась до него фраза Каймана, произнесенная, как обычно, тихим чарующим голосом. — Меня зовут Айман…

— Айман Набханович, весьма польщена, но предлагаю все же остаться на «вы». Потому что мы знакомы всего несколько минут. И я не привыкла к таким быстрым метаморфозам, — ответил женский голос.

Пашка, поджав ноги, окаменел. Это был голос Златы.

— Ну, быть может, мы знакомы гораздо дольше! — возразил Кайман, и Пашка услышал, как тот закрыл дверь. А потом раздался звук поворачивающегося ключа.

Зачем это Кайман повернул ключ? Он что, опасается, что кто-то ворвется в кабинет, охраняемый его головорезами?

Конечно, не боится. Но опасается, что кто-то находящийся в кабинете может уж слишком ретиво убежать прочь. Пашка в ужасе подумал о сумочке, забитой презервативами, что покоилась в ужасно элегантной кошелке Каймана.

Содрать бы с этого Каймана кожу и сделать такую вот кошелку, подумал он кровожадно. Он бы и сам это выполнил, если бы представилась возможность. Но такой возможности ему, конечно, не представится. Скорее, люди Каймана сдерут кожу с него самого, когда их хозяин обнаружит сотрудника только что купленной его родителем газеты, забившегося под стол в кабинете и прижимающего к груди фотографии, вытащенные из его ужасно элегантной кошелки.

Да, что называется, попал как кур в ощип!

— И все же я еще раз прошу подумать над вашим решением, — продолжала Злата, и свернувшийся в три погибели под столом Пашка увидел ее черные сапожки. — Почему вы против публикации истории о хирурге Ирдышине и скандале, имевшем место на открытии его центра красоты?

Ага, значит, заместители главного редактора пытались склонить Аймана к этому, но он наложил свое вето. Впрочем, понятно, ведь он без ума от дочки хирурга. И вряд ли захочет выставлять вероятного будущего тестя в дурном свете.

Хотя ведь это уже сделали все прочие желтые газеты и интернет-ресурсы…

— Думаю, понятно, почему я не могу этого сделать! — раздраженно ответил шеф, и Пашка вдруг понял: как и он сам, Злата знает, что находится в полной зависимости от Каймана. И пытается разозлить его, чтобы он попросил ее удалиться.

— Но ведь вы сами говорили, что мы не можем плестись в хвосте и игнорировать важные темы. А то, что вы от нас требуете, и есть не что иное, как игнорирование самой важной темы последних дней. Еще бы, такой скандал! Я когда вчера прочитала об этом в Интернете, чуть со стула не упала. Это именно то, чего ждут от нас читатели. Они не простят нам, если мы не вцепимся в эту тему, Айман Набханович!

Как так вчера прочитала в Интернете? Пашка еще сильнее вцепился руками в коленки, которые упирались ему в подбородок. Ведь до сегодняшнего дня Злата ничего не знала о скандале, хотя для заместителя главного редактора желтого издания это было, мягко говоря, удивительно.

Точнее, она сама сказала ему, что ничего не знала, — и так убедительно изобразила удивление, когда он всего час с небольшим назад поведал ей смачные детали произошедшего.

Удивление было такое правдоподобное, такое… Такое неподдельное! А получается, что она все знала, но утаила? Но зачем? Чтобы позволить ему с триумфом рассказать то, что ей и так известно?

Или имелась иная причина, по которой она хотела скрыть от него степень своей осведомленности?

— Да, говорил, но это не касается семейства Ирдышиных! — отрезал Кайман. — На этом дискуссия окончена. В газете не будет ни единого упоминания об этом скандале, понятно? А теперь я предлагаю пообедать. Поедем в «Профессора Мориарти»… Хотя нет, лучше в «Жетэм».

Он намерен пригласить Злату в ресторан — точнее, не пригласить, а заставить поехать с ним! Но зачем — если он так влюблен в Лизу Ирдышину и хочет ее вернуть? Зачем ему приглашать в ресторан и Злату?

Дурное предчувствие, словно удар кинжала, пронзило Пашку. Он шумно вздохнул и понял, что, наверное, слишком уж шумно…

Но и Кайман, кажется, тоже издавал какие-то звуки. Пыхтящие, шелестящие… А потом раздался звонкий звук пощечины, цокот сапожек Златы и ее разгневанный голос:

— Айман Набханович, не распускайте руки! И губы, впрочем, тоже. Если вы так влюблены в Лизу Ирдышину, причем до такой степени, что не желаете публиковать материал о ее отце, то будьте ей верны. И не бросайтесь на меня. Мне пора. Вам, думается, тоже! Берите свою сумку и уходите!