Капитан Романов, адъютант Говорова, привыкший к суровому лицу и неразговорчивости генерала, с тревогой наблюдает, как рука Леонида Александровича часто тянется к щеточке коротко подстриженных темных усов, потом потирает подбородок. Генерал неотрывно смотрит в иллюминатор, между его бровями не расходится глубокая складка. Может быть, опять у него послеоперационные боли... Говоров действительно чувствует себя неважно, но мысли его не об этом. Они то уходят в далекое прошлое, то возвращаются к тому, что ему предстоит завтра.

Ленинград был городом его юношеских стремлений, надежд. Здесь более четверти века назад он хотел найти свое призвание и место в жизни, стать кораблестроителем. Однако судьба привела его к военной профессии, и вот теперь она возвращает его в этот город, к людям, чей подвиг потрясает мир.

И сразу же мысль возвращается к короткой беседе у Верховного Главнокомандующего перед отлетом. Сталин сказал ему немного, но, может быть, поэтому его слова так прочно легли на свое место, словно фундамент: не допустить разрушения Ленинграда осадной артиллерией врага; превратить Ленинград в абсолютно неприступную крепость; накопить силы внутри блокады для будущих наступательных операций.

Этим трем тезисам были подчинены мысли генерала Говорова, когда он сходил с самолета в Ленинграде.

Ночи стали почти белыми. Однако и в пять часов утра в Смольном еще зашторены окна. Человеку, неискушенному в военной маскировке, весь квартал Смольного может показаться группой нежилых зданий с прилегающим к ним пустынным парком. Стены и кровли домов окрашены в несколько контрастных тонов, и поэтому их характерные контуры стали неприметны. Входная аллея и подъезд к Смольному прикрыты маскировочными сетями на высоких прочных столбах. На сетях нашита пятнами серая и белая мешковина. Этот камуфляж скоро сменится на зеленый.

Около Смольного в такой час тихо, безлюдно. Да и в самом здании, в его длинных, по старинному гулких коридорах царит необычная для крупного командного пункта тишина. Бесшумно сменяются часовые на лестничных площадках и у некоторых дверей, неторопливо проходят командиры с картами и телеграфными лентами.

За этим внешним строгим спокойствием не каждый уловит беспокойный пульс командного пункта осажденного фашистами Ленинграда. Здесь под одной крышей расположены и штаб фронта, и обком и горком партии, и горисполком. Линии связи из Смольного идут и в штабы армий, дивизий по кольцу блокады, и в партийные комитеты заводов, и в партизанские отряды в тылу у фашистов. В Смольном на учете каждый килограмм хлеба, доставленный ленинградцам из глубины страны по ладожской Дороге жизни. Через Смольный осажденный город Ленина связан с Москвой, со всей Родиной.

Четыре-пять часов утра лишь условно можно считать здесь концом рабочего дня. А может быть, и началом... Обычно в это время начальник штаба фронта генерал-лейтенант Дмитрий Николаевич Гусев и начальник артиллерии полковник Георгий Федотович Одинцов докладывают члену Военного совета Андрею Александровичу Жданову оперативную сводку за истекшие сутки.

У Жданова болезненное, слегка отекшее лицо, его сильно мучает астматический кашель. Временами он закуривает специальную лечебную папиросу — становится как будто легче.

В обзоре боевых донесений войск Гусев особо выделяет те места, где говорится о количестве немецко-фашистских солдат и офицеров, уничтоженных снай-перами-истребителями. Наиболее активно действуют снайперы под Пулково и Колпино.

Жданов делает пометки в маленькой записной книжке.

Действия снайперов Ленинграда — не мелкий штрих для оценки обстановки на переднем крае обороны города. Размах снайперского движения обусловлен не только необходимостью экономить артиллерийские снаряды, которые берегут, как хлеб, выдают в дивизии и учитывают почти поштучно.

Истребительное движение зародилось в декабре как немедленный отклик на призыв партии к народу и армии истребить всех оккупантов, вторгшихся на территорию нашей Родины. Снайперский выстрел стал выражением не только боевого мастерства, но и великого народного гнева. В конце января Военный совет фронта докладывал Центральному Комитету партии, что за двадцать дней января снайперы-истребители только 23-й, 42-й и 55-й армий и Приморской оперативной группы Ленинградского фронта уничтожили более 7 тысяч вражеских солдат и офицеров.

Пленные гитлеровцы на допросах рассказывали, что глубокие траншеи загажены, потому что все боятся ходить в отведенные отхожие места: едва высунешь голову — пуля. Прошли слухи о легендарной дивизии охотников-сибиряков, прибывшей под Ленинград: они попадают белке в глаз.

На самом деле снайперы Ленинграда — вчерашние ополченцы и бойцы кадровых частей. Один из зачинателей истребительной войны восемнадцатилетний каменщик Феодосий Смолячков с 19 октября 1941 года по 15 января 1942 года (в этот день он погиб) уничтожил из своей снайперской винтовки 125 фашистских оккупантов, израсходовав на это 126 патронов. 6 февраля 1942 года Смолячкову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Весной на снайперские вылазки в каждом полку выходили уже не одиночки, а отделения, взводы. Донесения о результатах их действий ежедневно шли в Смольный.