— Ничего, пар костей не ломит. — Золотарев тоже снял комбинезон и попросил механика: — Захвати и мой, а реглан принеси.

На подготовку ушло около получаса, с КП уже торопили:

— Чего тянете? Взлетайте. Серебряников махнул рукой:

— По местам!

Бомбардировщик бежал долго, нудно воя, словно не хотел отрываться от земли. Наконец взлетел.

— Прошли исходный пункт маршрута, курс двести шестьдесят, — доложил штурман. Подождал, когда бомбардировщик развернулся, похвалил: — Отлично, командир! Так держать! Сейчас промерчик сделаем, ветерок определим. Погода, как по заказу, — ни облачка. И фрицев мы сегодня одурачим как пить дать.

— Грозился заяц лису поймать, — невесело отозвался Серебряников. — Лучше поточнее рассчитай время захода на цель и курс, чтоб со стороны солнца.

— Непременно рассчитаю, Иван.

— Теперь в оба смотрите, здесь должны «мессершмитты» рыскать, — предупредил командир. [61]

Бомбардировщик забрался на две тысячи. Здесь было совсем не жарко, и Золотарев полюбопытствовал:

— Как, командир, цыганский пот не прошибает? Может, спустимся?

— Ни в коем случае. Ты забыл — я в унтах, — пошутил Серебряников и спросил: — Стрелки, как самочувствие?

— В порядке, — отозвался Довгаленко. — Глядим в оба.

— Впереди справа — четыре точки, — доложил Довгаленко.

Золотарев не сразу увидел летевшие навстречу самолеты: Довгаленко всегда поражал его своим зрением -видел то, что, казалось, невозможно узреть простым глазом; он осматривал небо, словно локатором, и привозил из разведки такие данные, которые трудно было отыскать на снимках. Скромный украинский паренек, черноокий красавец, он был надежным защитником экипажа. На его счету уже имелся сбитый истребитель, и сержант ни разу не позволил фашистам зайти в хвост своему бомбардировщику, поджечь его. Команды Довгаленко были лаконичны, грамотны, упреждающи: словно хороший шахматист, он на много ходов вперед разгадывал замысел противника. Его коллега воздушный стрелок Кукса тоже в своем роде был оригиналом: медлительный, немногословный, по-крестьянски прижимистый — стрелял только короткими очередями, жалея каждый патрон, — в бою преображался: все видел, все слышал и успевал посылать отсекающие трассы, которые сбивали у фашистских летчиков охоту лезть на рожон. В общем, командование считало экипаж слетанным и нередко поручало ему самые трудные задания.

Четыре точки, как Золотарев и предположил, оказались «мессершмиттами». Серебряников дал команду приготовиться к отражению атаки. Но истребители, то ли не заметив одиночный бомбардировщик — он летел ниже, то ли имея более важное задание, прошли своим курсов Следом за ними показался строй бомбардировщиков Ю-88, более двадцати, а над ними еще две четверки «мессершмиттов» — истребители сопровождения. Пошли, видимо, на Сталино.

А внизу впереди, чуть правее, виднелось уже Запорожье, затянутое смрадным дымом, стелющимся вдоль левого берега Днепра; то там, то здесь вспыхивали разрывы, [62] город обстреливала вражеская артиллерия, а может, и бомбила авиация.

— Командир, десять градусов влево, — попросил Золотарев. — Пройдем южнее.

Когда бомбардировщик, сделав петлю, взял курс вдоль Днепра, в небе появились

разрывы: фашистские зенитки, расположившиеся на правом берегу, открыли огонь. Серебряников набрал еще триста метров, и белые облачка стали вспыхивать то ниже, то выше — зенитчики пристреливались.

Золотарев перенес взгляд на землю. Правый берег Днепра кишел людьми и техникой, по дорогам с запада на восток двигались колонны машин, танков, орудий. Все это скапливалось у Днепровских круч, готовилось к броску на левый берег, где почти никого и ничего не было видно: то ли наши войска замаскировались хорошо, то ли остались за Днепром. Похоже на последнее: артиллерия наша почти бездействовала...

Показался и Днепропетровск. Огонь и дым там бушевали повсюду.

— Командир, десять вправо... Так держать!

Серебряников молча вел бомбардировщик, как по нитке. Разрывы теперь вспыхивали все чаще и плотнее, все ближе и ближе. Кабина наполнилась сладковато-горьким специфическим запахом сгоревшего тротила, в горле першило, как от перца, из глаз лились слезы, мешая вести наблюдение, но Золотарев не отрывался от прицела.

— Слушай, штурман, а не перемудрили мы с тобой этим звуковым эффектом? — спросил Серебряников. — Мне кажется и наши лупят по нам.

— Это только цветочки, ягодки впереди, — оптимистично заверил Золотарев. — Жаль, что мы не можем ответить фрицам. Посмотри, сколько техники в парке скопилось. Черным черно. Хотя бы одну соточку сбросить.

— Подождешь, переправа важнее. Неплохо бы искупать их в Днепре.

Днепропетровск уплывал под крыло. Разрывы зениток поутихли. Но не надолго.

Впереди чуть заметной лентой обозначилась переправа.

— Снижаемся до тысячи двухсот, — скомандовал штурман.

Бомбардировщик клюнул носом, и переправа быстро стала расти, контрастнее выделяться на водной глади. Да, [63] за ночь ее восстановили, и теперь по ней, как муравьи перед ненастьем, мчались танки, машины с орудиями и прицепами, бензовозы.

— Может, сразу шарахнем бомбами? — предложил Серебряников. — Уж больно густо прут. И зенитки пока дремлют, похоже, вправду за своего приняли.

— Не станем переубеждать их, пройдем без бомбометания. Сфотографируем, пока они на солнце по разглядели нас.

Серебряников уловил иронию, ответил в том же духе:

— А что, тактика — вещь серьезная. Действительно, то ли из-за того, что немцы приняли Ил-4 за «юнкерс», то ли плохо видели его, огонь не открывали. Золотарев, придерживаясь правого берега, без особого труда отснял часть переправы — всю объектив фотоаппарата захватить не мог, требовался еще один заход. И когда бомбардировщик, развернувшись чуть ли не над Днепродзержинском, лег на обратный курс, его встретил шквал огня. Стреляли зенитные орудия, пулеметы, автоматы — стреляло все, что могло стрелять, — перед бомбардировщиком сплошной стеной повисли разрывы, сквозь которые, казалось, не пробиться. И обходить нельзя, ни подняться, ни снизиться: снимки должны быть одномасштабные, монтироваться... Но не лезть же в этот кромешный ад на верную гибель...