— Осмотрели самолет?

— Так точно! Все в порядке, за исключением того, что в кабине лишний предмет. Что еще за предмет?

— Кислородный баллон.

— А-а, — вспомнил Кедров. Два дня назад он этот баллон взял на соседнем аэродроме со списанного самолета для акваланга. — Пусть лежит, после полета заберу. — И полез в кабину.

Виноградский пилотировал в перчатках, и они мозолили глаза Кедрову, не давая сосредоточить мысли на другом. [155]

— Вы бы сняли перчатки, — не выдержал Кедров, стараясь говорить как можно спокойнее. — Штурвал будете чувствовать лучше.

— Ничего, — ответил лейтенант. — Я привык. Ведь так по инструкции положено.

— Ну, ну, — усмехнулся Кедров и подумал: «Ко всему он еще и буквоед. Когда эта инструкция написана. Теперь ни один летчик не надевает перчаток: в кабине тепло и уютно — комфорт».

Вокруг самолета заклубились серые облака, и его стало бросать, как на ухабах. Началась болтанка. Кедров глянул на лейтенанта. Лицо Виноградского сосредоточилось, руки вцепились в штурвал так, что перчатки натянулись, как на барабане. Ему было нелегко, в облаках он почти не летал, но Кедров не взял штурвала: «Пусть учится, попыхтит, на то он и военный летчик».

Вскоре облака расступились, и бомбардировщик пошел между ними, как в ущелье, залитом солнцем. Слева они стояли белоснежной высокой стеной, а справа вздымались гигантскими башнями с круглыми, как церковные купола, вершинами. Кедров зачарованно смотрел на такую редкостную красоту: сколько не летай — но привыкнуть к ней невозможно.

— Командир, справа гроза, — доложил штурман. Кедров посмотрел на Виноградского. Лицо летчика показалось ему побледневшим, глаза поблескивали. «Да, пожалуй не из храброго десятка, — подумал подполковник. — И такой летчик у командира эскадрильи. А если завтра в бой?»

— Командир, гроза по курсу, — прервал мысли Кедрова штурман. — Дальность пятьдесят.

Кедров нажал на кнопку микрофона.

— «Волна», я сто третий, разрешите набрать высоту, болтает сильно.

— Сто третий, запрещаю менять эшелон, — ответив земля. — Выше вас идут самолеты.

Кедров думал. Возвращаться, не выполнив задание ему не хотелось. Но не лезть же в грозовое облако! Он ждал, наблюдая за лицом Виноградского. О чем думает лейтенант, хватит ли у него выдержки, чтобы не попросить разрешения развернуться обратно?.. Вот так держали курс летчики во время войны, когда впереди громыхали разрывы снарядов. Кедрову тогда было двадцать, как [156] теперь Виноградскому. А Васильку четырнадцать. Теперь бы ему было за тридцать...

— Дальность тридцать, — напомнил штурман.

— Будем обходить? — спросил, не поворачивая головы, летчик, и его спокойный голос понравился Кедрову.

— Да, — твердо сказал подполковник. — Возьми влево. «Это тебе будет экзамен, — неожиданно к нему пришло решение, — Ты выбрал его сам».

Бомбардировщик окутался облаками, и его стало швырять, как щепку в бурном потоке.

Не лучше ли вернуться? — предложил штурман.

— Вернуться? — насмешливо переспросил Кедров. — А как думает мой помощник?

Виноградский пожал плечами.

— Слово нехорошее «вернуться».

— Слышишь, штурман? Лейтенанту не правится это слово. Я тоже не люблю его. Смотри внимательнее на индикатор. Фронт не сплошной.

Болтанка усиливалась с каждой секундой. Ослепительно-белые облака превратились в непроглядно-сизые, в кабине потемнело. Штурман часто давал новый курс, но болтанка не прекращалась.

— Командир, надо вернуться, — более категорично потребовал штурман. — Грозы впереди повсюду.

Кедров еще раз глянул на Виноградского. Бледности на лице лейтенанта он не заметил, глаза, правда, поблескивали, но не тревожно, как показалось ему раньше, а азартно, как у молодого охотника, которого впервые взяли на хищного зверя. Вот так загорались глаза Василька, когда Кедров начинал рассказывать ему о воздушных боях.

Кедров сознавал, что испытывать судьбу дальше небезопасно и приказал летчику возвращаться.

Справа полыхнула молния. В наушниках так треснуло, будто рядом разорвался снаряд. Кедров на секунду ослеп и оглох. Он не видел ни Виноградского, ни приборную доску. Руки инстинктивно схватились за штурвал.

Первое, что прорезалось из темноты, это отблески на Приборной доске. «Пожар!» — мелькнула мысль. Взгляд метнулся в форточку, к двигателям, и от сердца отлегло: Вспышки давали наэлектризованные концы крыльев, с которых то и дело срывались огненные хвосты. [157] Кедров увеличил крен самолета, стараясь быстрее выбраться из этого облака.

Новая вспышка была еще сильнее, и бомбардировщик провалился вниз. Сзади что-то загремело. Кедров обернулся и увидел кислородный баллон. Он катался по кабине сзади сидений, угрожая приборам гидросистемы. Командир дал знак летчику, и Виноградский, отстегнув привязные ремни, полез к баллону. Самолет снова швырнуло. Не ожидавший этого Виноградский ударился головой о бронеспинку и рухнул в проходе. И Кедров ничем не мог ему помочь: штурвал нельзя было выпускать из рук ни на секунду.

Командир решил вызвать штурмана. Но Виноградский приподнялся и, взяв баллон, пополз в конец кабины. Прикрепил его куском провода к кронштейну и вернулся на свое место. Кедров глянул на лейтенанта и увидел на его лице кровь.